Сибирские огни № 11 - 1969

к личности, зайдя за который общество вправе рассчитывать лишь на доброволь­ ность, «если оно заинтересовано, чтобы личность не исчезла, не превратилась в ничто, в гвоздик, в винтик, в нечто при­ митивное и бессмысленное. Закон обязан ограждать общество от произвола лично­ сти, и в равней мере он обязан соблюдать интересы этой личности, уважать ее по­ требности, ее естественные стремления и чувства, защищать ее как от самой себя, так и от непомерных требований общества. Иначе сказать, в справедливом обществе закон должен быть не формальным, а гу­ манным. Свое отрицательное отношение к формальному закону Власихин выразил с примечательной ясностью: «...Много я вла­ сти видывал. И цену знаю ей... Каждый день давит тебя законом, а для себя за­ кона не знает». А потом разъяснил: «На­ род бунтует — а почему? Не против вла­ сти вовсе,* а ищет власти, чтобы к ней прислониться. Он спит и видит власть, чтобы она от справедливости происходила и сама для себя закон блюла...» Личность потребовала равных прав с кем бы то ни было, она пожелала, чтобы с нею разго­ варивали не как с человеком вообще, а как с определенной индивидуальностью, с живым и конкретным человеком, до края глядели бы, «кто на подсудимой скамей­ ке, какой человек», и «не с одной стороны» его обглядывали бы. Но Брусенков не мог, да и не хотел рассматривать вопрос так, как предлагал Власихин и некоторые другие участники суда: «— Ты, председатель, на народ цо сто­ лу не стукай! Народ сюда прибыл не для того, чтобы ты — раз! два! три! — до трех сосчитал, а все бы глазами только сморг­ нули! Не фокус в балагане пришли смот­ реть — человека судить. Якова Власихина, вот кого! Должон я знать человека до кон­ ца, когда я сужу его, или не должон? Мо­ жет, мы его стрелим, а мыслей его уже не узнаем сроду!» Брусенкову надо .было воспользоваться случаем и сломить Власихина, развенчать его авторитет в народе, на законном осно­ вании утвердить себя как человека, оли­ цетворяющего народную власть. И этот свой план, после того, как заметили его давление на «мнение народное», его «лич­ ный анархизм», он проводит с замечатель­ ной «объективностью». Здесь теперь будет и оценка текущего момента, против кото­ рой он сначала возражал («Мы текущий момент с подсудимым обсуждаем либо как?»), здесь будут и определения сущно­ сти народной власти, ее бескорыстия («...Когда бы появилась корысть — то я уже не народная, а та же самая власть, против которой народ и пошел»), здесь, наконец, и опорочивание ума Власихина («Он и прошлый год, такой умный, не говорил советскую власть спасать и бе­ речь»). Здесь сложнейший вопрос был хит­ ро сведен к простейшему — к мародерству и насилию, и никто в тот момент не на­ шелся как-то возразить ему. Только Ме­ щеряков, естественно, далекий от этих пла­ нов Брусенкова, своим умением быстро оценивать обстановку, своим чутьем чело­ веколюбца понял, как труден для собрав­ шихся крестьян власихинский вопрос и как хотели бы они его разрешить по справед­ ливости, по-человечески, без ожесточения; понял и решил ознаменовать свой приезд в Соленую Падь деянием заметным и умным, деянием справедливым. Власихин виновен и многое у него еще не вызрело — рабо­ чих, например, он не склонен принимать всерьез, но все чувствовали, что особого внимания он заслужил и потому, что доб­ ровольно стоит перед ними, и потому, что он — Власихин, личность определенная, на­ роду не безразличная и с правом ее нель­ зя не считаться... Брусенков не сразу пришел к советской власти, как и большинство мужиков, ду­ мал: «в богатстве вся жизнь». Он сам при­ знался, что «прошлой весной», «позволил той мелюзге советскую власть спихнуть», т. е. равнодушен он был к ней, пока не понял, что рядом с Колчаком идут «ино­ странные тираны», что «из всех стран кро­ вопийцам на растерзание тебя отдают». Поняв, что с Колчаком ему не по пути, он начал истолковывать изгнанную совет­ скую власть по своему представлению, на­ чал воссоздавать ее согласно этому пред­ ставлению. Свобода, равенство и братство нужны, но практически их осуществляет, в жизнь проводит тот, кто правильно и глу­ боко постиг, что это означает. Он продумал все — и цели, и методы, и средства. И да­ же собственное ожесточение объяснил, ког­ да его прямо спросили: «— Злой ты, Брусенков. Откуда ты? Кто тебя таким сделал? * — Не злой, а умный. Еще сказать: уче­ ный. Сильно добренькие умными не быва­ ют — запомни и это. Сделали же меня мои враги, капитал и сделал меня такого...» Очень хитрое и опять-таки по-видимо- сти весьма объективное объяснение. Дес­ кать, я тут ни при чем, я порождение ве­ ковечного зла, скопившегося в народе за годы угнетения, и мои собственные сего­ дняшние интересы никакой роли не игра­ ют, я бескорыстен, когда проповедую: «че­ ловек человеком не станет, пока от ига не спасется любой жертвой, любой кровью». А когда ему заметили: «Но ты и на своих тоже кровавыми глазами гля­ дишь»,— он ответил без смущения: — Тоже. И свои, может, не меньше виноватые, когда их мильонами угнетают. Ведь и надо всего — договориться на один день и час мильонам этим, один раз толь­ ко заняться, попачкать о капиталиста ру­ ки — и все! Конец настанет капитализму, думать о нем забудут...» А если не договорятся? Если не призна­ ют себя виновными? Тогда — «учение им нужно, и учение без пряника». Что это такое, по Брусенкову, мы уже знаем;