Сибирские огни № 08 - 1969

— Василий, ты хоть бы привез что-нибудь из колхоза,— говорила она,— а то у самого глаза ввалились, и мы с Андрюшкой тенями ходим. — Привезу, привезу. Вот побьем фашистов... Переспав ночь, снова собирался в дорогу. — Ты сыну уделил бы немного времени. Живет с отцом, а растет беспризорником. Он ерошил мои волосы, смотрел пристально и говорил: — По-моему, я для него живу. Подрастет немного и поймет меня. Правда, сын? Но в чем-то я не понимал его. Позже, проанализировав то время, сообразил: шла война, и жалеть себя не приходилось. В последний год войны иногда ели мороженую картошку, ворон, грачей. Мать поехала в дальнее село менять одежду на хлеб, продукты. В дороге простудилась, и через месяц ее не стало. Первые два года после смерти матери отец не расставался со мной. Работал он в то время директором рыбозавода. Часто брал меня с со­ бой на путину, где мы в каюте катера переносили штормы. А они быва­ ют на Чанах —Каспийское море позавидует. Бывало, как заштормит, катеришко, словно маленькая лодчонка, за- бултыхается в волнах. — Не робей, воробей, дерись с вороном,— подбадривал меня отец, а у самого глаза молодые, молодые. То были золотые дни: дымок у костра, рыбацкая уха и истории из жизни отважных людей. А через некоторое время отец женился. Я, не поладив с мачехой, уехал в областной город. Собственно, с этого момента и начался мой разлад с отцом. Поступив в ремесленное училище, я не заботился о прожиточном минимуме, там было все государственное. Но пойдя на завод и впервые лицом к лицу столкнувшись с жизнью, ее обыденно­ стью, нередко несправедливостью, я послал отцу злое письмо. Обвинял его в том, что он молча согласился на мой отъезд, не заставил учиться в школе, а теперь вот приходится, наверстывая упущенное, после трудового дня,— кусок в зубы, конспект в руки и бегом в школу рабочей молодежи. Писал ему, что я его единственный сын, и он, конечно, без труда мог бы дать мне любое образование. Отец ответил сразу. В длинном послании он говорил мне, что на­ стоящая жизнь познается не в институтской аудитории, а в труде, на переднем крае, и он только потому и поступил так, что я его единствен­ ный сын, его надежда. И он больше всего на свете не хочет, чтобы его сын вырос хлюпиком. Я отлично помню последние строчки того пись­ ма: «Сын, я всегда готов прийти тебе на помощь, но на помощь настоя­ щую, мужскую. Если же ты стал бы учиться до двадцати с лишним лет на мой счет, жить безоблачно, в довольстве, я не уверен в том, что вышел бы из тебя настоящий человек, способный противостоять труд­ ностям в жизни, которых —ох, немало будет.» В конце письма стояла приписка: «Не робей, воробей, дерись с вороном!» Вслед за письмом пришел перевод на большую сумму денег, а я тотчас переправил его обратно отцу. На письмо не ответил. Не писал и не приезжал к нему до призыва в армию. Не понимал я такого метода воспитания. Может быть, и уехал бы я служить, не повидавшись с отцом, если б не сообщение от мачехи: «Отец простудился, заболел туберкулезом легких и находится в боль­ нице». Я бросил все и поехал к нему. Впервые я видел его на больничной койке. Щеки ввалились, глаза были большие, темные, в них стояла