Сибирские огни № 08 - 1969
— Я мигом, Ефимья, я мигом. -— Куда это подсобрался так? — спросила Ефимья. Лукьяныч поддернул широкие стариковские подштанники, заметил в глазах Ефимьи лукавинку — она повернулась к свету — и морщинки проступили ярче, ласковые морщинки, засты-вшие с молодости, и сам повеселел: — Да по нужде, мать, куды еще! •— Ну ладно... Пошла я. — В добрый путь! Да гляди не задерживайся. Лукьяныч проводил Ефимью до калитки. Она оглядывалась на него, слабо упиралась ладонью в грудь: — Вертайся, Димитрий, простудишься. Лукьяныч отводил ее руку. Обоим было приятно и легко на душе. Ефимья, в прилегающей плюшевой жакетке, голова повязана чер ным кашемировым платком с кистями и красными розами по кайме, на ногах литые резиновые сапоги,— шустро зашагала в белесый сумрак на дальние шумы станции. Прямиком через лог до вокзала не более двух километров. Можно и селом, оно справа огибает лог, дорога луч ше, но много длиннее. Когда-то село стояло в отдалении от станции. И эта улица была главной в селе, а дом Лукьяныча — не хуже других: из распущенных пополам толстых лиственниц, окна в резных налични ках, тесовые ворота под козырьком. Постепенно село вытянулось до станции, в истоке лога образовался новый центр с большой кирпичной школой и многоэтажными домами, и дом Лукьяныча, оседая в землю, сошел на самую окраину. Лукьяныч смотрел вслед Ефимье, смотрел и думал, что крепкая она еще старушка, и удивлялся себе, чего-то он вдруг пошел провожать ее за ворота. Последние пятнадцать лет, как вышел на пенсию, они, вооб- ще-то, не разлучались. А до того Лукьяныч работал машинистом на па ровозе, и Ефимья провожала Лукьяныча в короткие поездки. По этой самой тропке и провожала. Взгляд Лукьяныча зацепился за тропку — Ефимья уже скрылась из виду, и на сизой траве остались ее следы, не отдельные отпечатки, а две полоски, будто от лыж. И тревожно стало на сердце от этих полосок. Лукьяныч медленно побрел в дом. Одиноко и пусто показалось в доме. Лукьяныч нехотя позавтракал, поточил ножи, взялся было чистить капусту,—непонятная тревога не улегалась. Собрался пойти к Кириллу, но вспомнил, что с утра они все трое в школе. Квартира у них просторная, со всеми удобствами. Лукья ныч усмехнулся своим мыслям. Соня и Кирилл, когда получили квар тиру, хотели и стариков взять к себе. Ефимья сразу запротестовала. А Лукьяныч согласился испробовать. Пожил один дня три и сбежал. Ни воды носить, ни печей топить —никаких забот... да и то смущало, что уборная в квартире, по его мнению, дело вообще непристойное, а тут — рядом с кухней, где едят... Ефимье он признался: «Нету сил боль ше терпеть эти удобства...» «И я о том же, Димитрий,— согласилась Ефимья.— Безделье жизни не прибавит». Кириллу сказал, что мать, мол, согласия не дает. На том и остались старики вековать в своем доме без удобств. Тревога возросла к ночи, когда последняя электричка прошла и стало ясно, что Ефимья сегодня не вернется. В старости привязанность, как у ребенка: и день прожить в одиночестве тягостно. От беспокойных мыслей и дурных предчувствий спалось плохо. И Соня, придя утром, встревожилась: — Что с тобой, папа? Заболел? с*
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2