Сибирские огни № 08 - 1969

купчиха моя толстомясая!.. Деньги-то, деньги как считать будешь?» Дикой кажется ему эта мысль — он же потомственный хлебо­ роб, а жена на самом деле считать не умеет. Объездчик Кузьма Петрович, хитрющий россиянин, издевающийся над кержаками, предлагает другое: объединиться, да и ку­ пить жнейку. В страдные дни в богатой Си­ бири будет она приносить изрядный дохо­ дец: сиди да деньги считай! Обмозговывает со всех сторон Леон предложение и недо­ умевает, как это «богатенькие-то не доду­ мались до этой машины». Не вызывают до­ верия у него российские, так как хорошо знает, что теснят и теснят они коренных сибиряков, к оскудению их ведут. «А эта степь! — размышляет Леон.— Разве такой была она прежде, когда гос­ подами ее были сибиряки? Когда были жи­ вы отцы и деды? Там зимой и летом пас­ лись косяки лошадей, целыми деревнями гоняли волков, устраивали бега,- понадви- нулась Расея — и не стало ничего этого. Сдвинулись сибиряки к борам, сжались и растаяли в семиверстых улицах сел. Исчез­ ли пастухи — киргызы, ушли к Иртышу, а на их зимовках появились поселки. По­ крылась степь темными заплатами новых деревень — и не стало простора. — Переселенцы, переселенцы! — гово­ рит он, покачивая головой. Да, они, эти переселенцы, оживили степь, плодородные степи — разве есть в этом зло? Нет, Леон не видит зла в том, что пришли люди и раскинули жизнь. Но они, эти пере­ селенцы, наплыли, как саранча, и пожирают степное богатство. Они выпахивали, вытря­ хивали земли и вот в конце концов обесси­ лили их... Они, как хищники, вырубали ку­ сты ягод, для того, чтобы сидя обирать ветки. Захлестнули они сибиряков веревочной петлей, установили во всем свои порядки и обычаи, свои суды и расправы, и потекло из рук старожилов дедовское богатство. ...Да, оскуднение, оскуднение! И в поле, и в доме, и в сердце. Сибиряки перенима­ ют и перенимают чудные обычаи и стира­ ются с лица земли. Оскуднение, оскуднение! Что бы сказали предки о службе Леона пожарным сторожем, если бы сумели взгля­ нуть на него из своих могил, когда он си­ дит на вышке № 13 и осматривает кругом синие верхушки бора? Они бы только по­ качали головами и снова спрятались в свои могилы от позора... ...Время идет и идет. Солнце спускается, к западу. Над бором поднимается мутная просинь лесных испарин, окутывает просинь и степь. Леон опускает голову и сидит так це­ лый час, не думая ни о чем: разве мало на сердце горечи от этих дум?» Ничуть не меньше как трагическая фи­ гура. Проникновенная, со слезой. К тому же Кузьма Петрович, изворотливый, продув­ ной россиянин, обманул-таки Леона, обвел его вокруг пальца. Нет, не с машиной — хуже: жену Леона вместе с его сбереже­ ниями увел он! И еще раз недоумевает чи­ стейший Леон: «Вос-семь красеньких!.. За вос-семь красных нарушить, а?... Все нару­ шить, а?» Все герои рассказа — Леон, Кузьма Пет­ рович, Матыша, старый кержак Федосей, идеи которого так задушевно, лирично и убежденно излагает Леон, написаны пла­ стично, мягко, с точными деталями всех обстоятельств их жизни. Тем не менее рас­ сказ не был опубликован и, вероятно, пото­ му, что уж очень прозрачно отдавал он душком областничества. Если большевистская группа Барнаула влияла и на самого писателя и на содер­ жание журнала «Сибирский рассвет», то она не могла одобрить рассказ «Оскудев­ шие», где классовое расслоение сибирской деревни подменялось враждой между сиби­ ряками и россиянами, где так явно выра­ жалась тоска о самостийной Сибири. В ус­ ловиях, когда областничество превратилось в антисоветскую силу, такой рассказ печа­ тать, конечно, было нельзя. Другие произведения, над которыми ра­ ботал в это время Ст. Исаков, действи­ тельно касаются актуальных проблем. В рассказе «Одурь» (газ. «Алтайское де­ ло», 1919, 4/Х1.) два плана. Один из них связан с признанием тяжелейшей разрухи. Старик пастух справедливо говорит учите­ лю, что и скот перевелся, и одеться не во что, и народ измельчал — из мужчин стари­ ки да калеки остались: « — Мор пришел на землю, и помяни меня: либо .через два, либо через три года порастет земля дурманом... Загнила серд­ цевина — спасу не будет. Другую древнину расти...» Не соглашается с ним учитель: « — Вот и посажена древнина-то эта, вот и растет! Революция... ум человеческий посадил... Новую жизнь делают, а старую на свалку!» Но не слушает дед учителя, одно твер­ дит: гибель, гибель, гибель. И померк свет в глазах учителя, «что-то липкое опутыва­ ло мозг, что-то похожее на паутину», «мягкое и дряблое росло что-то в нем, и мысль уже не искала оправдания жизни». Так вырастает второй подтекстный план рассказа: выражение протеста против пес­ симистического пророчества, негодования против тех, кто опутывает людей дурманом безнадежности, кто распространяет одурь неверия. Жизнь надо защищать, идеи ре­ волюции не должны погибнуть. Рассказы «Мать» и «Край обездолен­ ный» не стали в свое время фактом лите­ ратуры, но они существуют, они сохрани­ лись, и о них надо сказать, чтобы понять правильно эволюцию писателя. «Мать» — произведение несколько алле­ горическое. Крестьянское восстание почти никак не конкретизировано, вообще восста­ ние красных. Мать раскрывается только в одном — в своей бесконечной и преданной любви к сыну, другими качествами ее автор