Сибирские огни № 07 - 1969
банов вскрыл банку сгущенки, сварил ему крепкий сладкий чай, пах нущий кипяченым молоком, и он сразу вспомнил детство, бабушку, которая роила его вот таким же горячим сладким молоком, когда у него болело горло, и еще почему-то запах корицы и ванильного крема. Но эти вкусные запахи не вызывали ощущений голода. Он пригу бил и отставил кружку, едва не расплескав. Лобанов осторожно слил молоко обратно и, глотая слюну, повесил котелок высоко на дерево. Уже больше недели они жили на полупорциях, оттягивая неизбеж ное время, когда придется возвращаться на базу за продуктами и гро бить на оба кодца двое суток. Лобанов даЬно предлагал сбегать, а заодно прихватить пенициллин и ихтиоловую мазь. Но Матусевич все медлил. Ему не терпелось поскорей пересечь долину. Каждое утро он превозмогал боль в надежде, что вот сегодня обязательно что-то -попа дется, и надежда эта, как ни странно, становилась тем крепче, чем дальше они продвигались к югу. Вчера наконец достигли южного борта. Ни маршруты, ни шурфы ничего не дали. Рудных валунов не было. Лобанов исхудал, оброс дикой цыганской бородой, но здоровья и силы в нем не убыло, только злее стал. Злился на интрузию, которая водила их за нос и никак не давалась в руки, злился на комарье, кото рого в этой болотистой низине тьма-тьмущая, злился на Володькины чирьи, готов был подставить им свою крепкую спину, так нет же, его никакая зараза не берет. А на носу дожди, и вообще сидеть тут без никакого дела тошно. Но злость свою Лобанов ничем не выказывал, а был внимательным и заботливым, и Володьке на него вроде бы не за что было обижаться. Когда-никогда ему все же хотелось поцапаться с кем-нибудь, даже мор ду побить. Бывало с ним такое, особенно по вечерам, когда Володькл молча сидел над картой и крутил ее по-всякому. Тогда он уходил к горнякам, которые расположились километра за полтора, ближе к вы работкам, пил у них чай и цапался с каждым по очереди или с обоими сразу. В то недоброе утро Лобанов снял остатки на продовольственном складе. В одном мешочке набралось с кулак гречки, в другом чуть поболее гороха, сахар весь, молока последнюю банку распечатал, муки нет, консервов нет. Дожились до ручки. — Володь, а Володь,—позвал он.—Жрать-то нечего. — Как же ты один пойдешь,— слабым голосом ответил из-под по лога Матусевич.—Нельзя одному, Коля. До базы ведь сорок километ ров. Иди с Зенуром, а Сапрыкин пусть шурфы добивает. — Ну да,—сказал Лобанов,— как же. Так он и побежит. Да им обоим чем километр пройти, лучше сутки из забоя не вылазить. Никуда он не пойдет, продукты у них еще есть. Лобанов сидел на корточках возле входа и, теребя в руках пустой кисет, нудно, так, что аж самому противно было, уламывал Матусевича, а сам хитро косил в его сторону черным глазом. Он-то знал, что Зенур пойдет и слова не скажет, но уж шибко хотелось прийти на базу одному, снять с плеча карабин, повесить на гвоздик полевую сумку с картой, на которой стоит гриф «секретно», и небрежно ответить изум ленному Федотычу: «А что, ничего особенного, я и в маршруты теперь один по компасу хожу». — ...и лекарства тебе приволоку, а там, глядишь,— и радиограмму от Нонки, или письмишко... Вчера вроде гудело в той стороне... — А как же Андрей Александрович? Я ведь обещал ему... А вдруг он узнает? Что я ему скажу тогда?
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2