Сибирские огни № 05 - 1969

вления других»,— строго и бескомпромис­ сно предупреждает Леонов. Однако тут же оговаривается, что и «принудительное удаление его из чернил может вызвать' длительное замирание самой литературы». Крайности отрицаются, ибо «эстетическая фармакопея», опираясь на вековой опыт, нашла рецептуру «могущественной целеб­ ной горечи, в равной мере обеспечираю- щей величие нашего искусства и нравст­ венное здоровье нации, а следовательно, и крепость общественного организма». Здесь хочется привлечь особое внима­ ние к мысли о непосредственной зависимо­ сти величия искусства и «нравственного здоровья нации», об их обоюдной связи с силой социального строя. Один из осново­ полагающих тезисов эстетики Леонова —- общественная активность искусства, его энергичное вмешательство в жизнь народ­ ную. Именно мудрую горечь искусства на­ зывает писатель «вернейшим средством от исторической слепоты», «катализатором гражданских добродетелей», «благородной присадкой и на лемех плуга и на боевое лезвие». Этой позицией и определяется очень своеобразный, чисто леоновский под­ ход к решению одной из важнейших про­ блем искусства— проблемы положительно­ го героя. И здесь Леонов в первую очередь ре­ шительно выступает против фальшивых стереотипов, против изделий льстивых ре­ месленников, которые «штамповали» поло­ жительного героя «из дуба, железа или резины». Иронизируя над лживыми схема­ ми, над «бесполыми и безличными кибер­ нетическими автоматами», «зализанными до глянца идеологическими болванками» и «полированными образцами добродетели», Леонов иронически замечает, что от зна­ комства с ними он «утратил представле­ ние. как надлежит относиться к собственной особе»: «положительный ли я персонаж, по мнению друзей и согласно лауреатских званий, или же настолько отрицательный, что, по отзывам былой доносной критики, самое существование мое было крайне не­ желательно». Однако все эти гневные выпады, конеч­ но, направлены не против самого положи­ тельного героя, а лишь против елейного, пошлого и лживого искажения его облика. В совсем другой тональности — восхище­ ния и любви — Леонов говорит о том, как следует писать о «нашем человеке», кото­ рый «то отважен до песенной дерзости, то легендарен по могучему броску в будущее, то несчастен до самых низин отчаяния — все это в немыслимых для Запада масшта­ бах». Образ такого положительного героя должен вызвать в памяти аналогии с Про­ метеем и Атлантом, Икаром и Гераклом. Именно пафос подлинного величия «ныне действующего современника» диктует Лео­ нову его гневное отрицание любого схема­ тизма и упрощенчества, любой нивелиров­ ки и утешительной лжи. И есть еще одна причина предельной резкости леоновских интонаций — его вера в искусство, в вели,- кое значение его для человека и человече­ ства. Модная ныне на Западе дейдеологиза- Ция искусства — это, пожалуй, наиболее враждебная Леонову эстетическая концеп­ ция. Он всегда жадно высмеивает любые попытки свести искусство к хаосу красок и бессмысленных линий, «ваянию новых форм», «поискам чисто формальной новиз­ ны» и т. д. Все это писатель называет «от­ крытием сущих пустяков» и «игрой в очаровательные и несытные микромни­ мости». У искусства Леонов видит только высо­ кие цели — «потребность утолить душевную жажду», «отстоять веру в ценность чело­ веческого существования», «внушить страсть к переделке, к улучшению мира». Поэтому эстетика писателя неразрывно сли­ вается с его этикой. «Человек, обладающий хорошим вкусом, не способен не только появиться в пьяном виде на улице или сквернословить, но и украсть у Родины сто рублей или миллион. И не потому только, что это карается за­ коном, а потому, что это крайне отврати­ тельно». Этим примером Леонов подтверждает, что «эстетическое воспитание человека яв­ ляется важнейшей, неотъемлемой частью его общего культурного и морального раз­ вития». Поэтому в своих суждениях об искусстве писатель постоянно помнит о не­ обходимости учитывать его нравственное влияние. В раздумьях о Чехове он напо­ минает, что «люди на Руси всегда станови­ лись лучше и честнее после прочтения его книг», среди основных задач советской ли­ тера 1 уры называет необходимость «разра­ ботать хотя бы вчерне принципы новой морали». В произведениях самого художника та­ кой «черновик» безусловно содержится. В любви к труду, по Леонову, «округ­ лилась вся положительность» русского на­ рода, это первейшая координата его морали, исходная позиция морали коммунистиче­ ской. Здесь традиция сливается с сегод­ няшней практикой, опыт — с мечтой, навы­ ки — с желаниями. В 1935 году, рисуя облик грядущей Москвы (кстати, очень любопытно перечитать это стремительно сбывшееся пророчество, где есть и «оживлен­ ный, веселый московский порт», и «восхо­ дящие линии лампионов», и «могучие ко­ лоннады новых домов, пропускающие под собою нарядный и счастливый людской по­ ток», и даже «глазастые окна, широко от­ крытые солнцу»), Леонов завершает свой взгляд в завтра такими уверенными сло­ вами: «Мы осуществим все это наяву по­ тому, что мы не боимся работы, и еще по­ тому, что мы этого хотим». «Мечтать се­ годня — это значит уже работать в пол­ ную нагрузку». Так, трудолюбие и воля, сплетаясь в единый узел, становятся основой леонов- ского оптимизма.