Сибирские огни № 04 - 1969

И шесть зарубок видятся на ней. Стара — должно быть, видела немало, Как идол, возвышается, мрачна. Меня давно, признаться, занимало, Когда и кем поставлена она. Но люди ничего не отвечали, Когда я их расспрашивал. Они Лишь головами холодно качали: — Не слышали... Не помним... Извини... Но как-то раз, махорочного дыма Пустив из трубки несколько колец, Один старик сказал мне, наконец: — То коновязь кровавого Карыма! Он сеял в мире слезы и беду, Худую память по себе оставил...— Умолк старик. А после вдруг прибавил: — Ты знаешь ведь Карымова Саду? ...Саду Карымов! Многое сказало Мне это имя: сверстники, годки, Не с ним ли мы на склонах Атпазара Кротов ловили в детские силки? Парнишка бойкий, сын поры военной, Как я, в шубенку драную одет, Не знал Саду, мой спутник неизменный, Что коновязь —его поставил дед. Он был веселым, смелым и кудрявым, В суровом том и памятном году, И то, что звался дед его «кровавым» — Едва ли знал приятель мой, Саду...2 2 «Кровавый Карым был дурным человеком,— Старик говорил мне.—Не месяц, не год Молва растекалась, как пена по рекам, О том, как терзает он бедный народ. А коновязь эту мы знали особо, Пугала она не одних сосунков: Здесь, к ней привязавши, весь черный от злобы, Кровавый Карым избивал батраков. В то время я был чабаном у Карыма, И как-то мертвяк родился у овцы... На теле моем и теперь еще зримы, Как память о случае этом,— рубцы, А раньше —отец мой здесь умер под плетью. И мать до утра голосила над ним... Так правил долиной в года лихолетья Жестокий хозяин — кровавый Карым... Богат был Карым: словно белые птицы, По склонам белели отары его. Но люгая жадность, не зная границы, Случалось, вела его на воровство. С ним старшие дети бесчестье делили