Сибирские огни № 04 - 1969

тгуда не денетесь». Жизнь изменялась, а Григорий оставался прежним; бешеная зло­ ба на всех, кто стал поперек его пути, ох­ ватывала его, сознание собственного бес­ силия лишь усиливало эту злобу. Так зрел потенциальный преступник Григорий Морко­ вин. Петр Морев, язвительно споривший со своим шефом — районным прокурором Ни­ колаем Борисовичем Змейкиным, который заметил, что чувство собственности, как правило, «основа всех преступлений в де­ ревне»,— вынужден был с ним согласиться: «Да, несмотря ни на что, он все-таки прав. Морковина-старшего погубила част­ ная собственность, его двенадцатый двор». При всем том Морев не считает морковин- ское дело простым и ясным. Несмотря на внешнюю очевидность, и в этом случае надо перебрать все версии и найти единственно правильную, неопровержимо доказывающую конкретную вину. Ну, а если ясности все же не будет? У Николая Борисовича на этот случай есть свой ответ. Все равно, говорит он, преступник должен быть найден, ибо эго в целом воспитывает массы в духе уважения перед законом. И даже «пусть пострадает невинный, если это нужно для блага об­ щества». С этой мыслью Змейкина никак не может согласиться Морев. Общественная польза не может достигаться неправдой, на­ рушением обществом же установленных норм; такой путь лишит общественный ор­ ганизм жизнеспособности и нравственной силы. Так думает молодой следователь, и с ним в этом нельзя не согласиться. Но в то же время судебная практика Морева, его встречи с людьми Воронки вы­ зывают у него мысли и соображения уже не столь убеждающего свойства. Занимаясь делом Морковина, Морев не только решает вопрос об уголовной виновности или невин­ ности человека,— он соотносит свои дейст­ вия с проблемой искоренения зла в смысле широком и философском. Временами его охватывает неуверенность в силах добра, зло кажется ему более организованным И даже, когда это сомнение позади, герой не уверен до конца, так ли действует он, осу­ ществляя возложенный на него суровый долг; Морева тревожит'мысль о том, что «насилие всегда порождает ответное наси­ лие. Пролитая кровь ведет к новому крово­ пролитию. Неужели,— восклицает Морев,— это порочный круг? Как прорвать его? Как найти формулу борьбы со злом, которая была бы не кругом, а прямой, восходящей к звездам...» «Прямая, восходящая к звездам»,— это звучит красиво, мечтательно, но как-то не учитывает той трудной реальности челове­ ческого бытия, той логики общественной жизни, в ходе кото-рой разрабатывались и утверждались гуманистические принципы нашего общества. Не потому ли, активный в своих отвлеченных построениях, Морев не­ редко кажется слабей, когда надо действо­ вать, решать, давать отпор. В Воронке он слышит сетования старика из деревенской церкви об оскудении веры, о падении нрав­ ственности. И, как бы в подтверждение этого, возле церковного забора пьют и сквернословят несколько мужчин «Вы в их душах храмы разрушили! — негодует ста­ рик.— Разрушили, так на их место поставь­ те свой дом... Какой там... не ведаю. А вы — ничего». Может быть, Морев выступил с возражением старцу, может быть, он про­ тивопоставил ему свой символ веры? Нет, этого не случилось. Он молча вышел: «на душе было смутно». По-видимому, стремление понять жизнь во всей ее противоречивости, попытка выра­ ботать сложный комплекс идей весьма за­ трудняется этой душевной смутностью ге­ роя, накладывающей отпечаток на всю его деятельность. Избегая социологических формул, герой готов конструировать, как ему кажется, более широкие, а в сущности расплывчатые, социально размытые поня­ тия. Мореву очень импонирует взгляд на деревню как на исток всего сущего, то об­ щее аморфное определение крестьянина, ко­ торое связывается с чувством матери-зем­ ли, с зовом ее. Морев с надеждой и лю­ бовью прислушивается к рассуждениям Гу­ щина о великой силе любви к земле. Это «исконное мужицкое чувство», с которым связывается чуть ли не весь дальнейший поогресс деревни. Но именно здесь как раз и образуется тот круг, из которого сложно выйти, го смешение понятий, которое не по­ могает, а затрудняет познание истины сле­ дователем Моревым. И Михаил Брынин, и разрядивший в него свой револьвер Мор­ ковин одинаково вспоминают запах пахоты, пение жаворонка, для них одинаково су­ ществует фатальная неизбежность возвра­ щения к земле, к полям. Глубокое различие героев в этой точке как бы стирается, и Морев, глядя на натруженные, узловатые от работы руки Морковина, с сомнением ду­ мает: «И эта рука убила человека?» Разумеется, было бы в высшей степени неверно игнорировать существующие сель­ ские фадиции. Но при этом совершенно нет никакой необходимости впадать в тон интеллигентского покаяния перед отвлечен­ ным человеком деревни — перед людьми «с темными от работы руками», которые, по слову Морева, «делают главное дело в жизни», работают «за всех нас», и потому «мы в неоплатном долгу перед ними». В Во­ ронке герой обретает, с'его точки зрения, нечю очень важное. Здесь, в деревне, по­ является у него новое душевное состояние: «здесь я постоянно сталкиваюсь е какой-то, не знаю... прочностью, что ли, жизни. И с простотой, и с мудростью» — качествами, недостижимыми «в нашей городской суете». Но полно, так ли? Не слишком ли по­ спешны выводы, да и не оставляют ли они где-то позади драму потерянного человека, ту тревогу, которая возникает из рассказа о жизни и крушении Морковина. А как же быть в этом случае с остро заявленной про­ блемой духовной содержательности нашего