Сибирские огни № 03 - 1969

лодскую столовую? Есть чем похваляться,—у Вари у самой эти картон­ ки в сумочке. Жизнь у нее все не так, все какие-то «растатуры» и на заводе, и дома... О маме.она редко говорила, все больше из детства сво­ его, а о том, что она уехала, что давно ее не видала —так, полсловечка, в себе все носила... Плохо, что Андрею посоветоваться не с кем, насчет Вариных дел. Были рядом друзья, и все куда-то поразбежались. Юл уже год как в красноармейской гимнастерке — «в/ч 13165». Борька в Новочеркасске в цветметинституте— «на хлебе и селедке». Варфоломеев рванулся на Карельский полуостров за стихами об апа­ титах. Славка —то в автопробегах, или в читальне, или неизвестно где. У Дрозда сверхурочные и ночные дежурства. Саша заканчивает универ­ ситет, ухитряясь выбираться в шальные киноэкспедиции. А Юрка тоже в прошлом году бросил школу: «Это все, Андрей, ни к чему, детские игрушки, время не то, все контрольные и экзамены — у-ля-ля! — доживают последние денечки!» — вдруг привел на Сивцев- Вражек круглолицую, тихую, молчаливую Соню: «Знакомьтесь, жена». А через месяц вышел в одном пиджаке, будто за газетами, и махнул с геологами в Ашхабад, а оттуда телеграмму домой: «Привет академи­ кам, делаю биографию». С кем Андрею о Варе? И о себе? С мамой ведь обо всем не поговоришь, хотя мама всегда готова вы­ слушать. Вот о чем думал Андрей, подымаясь на пятый этаж старого Шере­ метьевского дома в переулке по Воздвиженке. — Наконец-то,— впуская его, строго сказала Натка,— очень ты за­ важничал с некоторых пор. Не пустяки, если уж я звоню. Проходи пря­ мо к Людмиле... Натке шел четырнадцатый год, она здорово вытянулась, похудела, лицо было не такое округлое, как раньше, а нос все тот же горбатенький, и губы тонкие и влажные, подстригалась она коротко, как Людмила, и ужасно любила читать нравоучения. В большой комнате полумрак и тишина. За ширмой — никого. На пустом столе скучает матерчатый петух. Освещен лишь маленький овальный столик в углу, и на нем ровными стопками Наткины учебни­ ки и тетрадки. — Иди же! — Натка прежде чем усесться, пригладила сзади платье.— Сейчас ты все поймешь. Людмиле никогда не было так плохо. И не жди, пока я приду тебя выдворять. Людмила полулежала-полусидела, откинувшись на подушки: на одеяле, на придвинутых к узкой койке стульях были разбросаны листки бумаги — чистые и исписанные крупным размашистым почерком. — Садись! — сказала Людмила и добавила, указав карандашом на изножье кровати: —Сюда садись! — и, низко склонив седую голову, продолжала стремительно дописывать листок, лежащий перед нею на книжном переплете. Людмила нездорова? Людмиле плохо? Да ведь она все такая же: вот как энергично и сильно работает ее карандаш. Серебристые волосы так же по-мужски раздвоены пробором, тонким и чистым, как шов. Свежий кружевной воротничок облегает шею... Такая же она! Но когда Людмила подняла голову, отбросила листок и карандаш, он увидел посеревшее лицо, одрябшие губы, пожел­ тевшую и зависшую кожу над воротничком;—только брови темно-чер­ ные и под ними глубоко запавшие блестящие глаза — не спокойный, яс­ ный блеск,— тревожный, лихорадочный.