Сибирские огни № 02 - 1969

И он сидит в столовой, и бабушка в черном платье придвигает хлеб и подает ему суп. Обыкновенный. Фасолевый. Нормальный. Суп. Вкусный. Бабушкин. Который едят обыкновенной ложкой. И со свежим, чуть теплова­ тым пеклеванным хлебом. Вот только Варин папа со своим подстаканником и газетой. Он мельком посмотрел на Андрея, ответил на приветствие и снова уткнул* ся в газету. Ну и что? Тоже как все папы. Всеволода Петровича разве оторвешь от его книг? Один раз только, пока Андрей давился фасолью,— один раз лишь Варин папа, перевертывая страницу «Известий», спросил: — Учитесь или трудитесь? У Андрея ложка застыла в руке: «Трудитесь» — так он спросил, Варин папа. Нэпман. И тут он увидел Кроля. Не в кресле на мансарде. Он увидел его в темном, холодном помещении, над грудой плоских черных банок и с черными от гуталина пальцами. Полтинник в день. Скажу ему сейчас, эксплуататору, про Кроля. «Трудитесь!» Да, tío рядом через комнату переодевалась Варя, и в кармане у него два билета- на концерт. Поспешно проглотив фасолины. Андрей сказал: —*Мы? Учимся! Когда в столовую вошла Варя — ух ты! — бархатное платье цвета синего хрусталя, белый кружевной воротничок вокруг смуглой шеи, се­ режки из круглого голубого камня в маленьких теплых ушах... Когда она вошла, Варин отец сразу отложил газету и костлявое лицо у него расплылось, а седоватые усы гордо нахохлились, и он прошелся ладонью по Вариной смуглой щеке, по Вариным густым колечкам... И проводил их, шаркая шлепанцами, в прихожую, и сам запер за ними дверь... 14 Сначала был только этот маленький зал. И рядом Варя в бархатном платье. Люди в креслах и в проходах. Старуха с буклями и мятым лицом, шептавшая через два кресла: «Забрали консерваторию, киношку устроили, нету у нас теперь боль* шого органа!» И этот темноволосый тонкий человек в неловко сидящем фраке, который неловко поклонился и, ни слова не говоря, пошел к органу. Долго и неуклюже маяча спиной, устраивался он в своем кресле... Девушка в простеньком синем костюме скромно села рядом с орга­ ном в профиль к залу. И вдруг — тягучий и долгий, суровый и обжигающий звук. И второй. И третий. Они словно р-вутся из одной груди. И разламываются, и страдают, и спрашивают. Это орган. Порою он бушует, как дикий лес,— сейчас, выворачивая корни, сорвется с места. А временами'вдруг запоет-заплачет нежнее и тоньше тростниковой дудочки! То звуки падают, как крупные слезы. То будто запели цветы. То словно последний вздох души...