Сибирские огни № 02 - 1969

Иначе и быть не могло — мужской голос! Негромкий, суховатый, и «я вас слушаю» — как начало стиха! Потому что это Виктор Алексеевич Кречетов. Отвечай же ему, ты, решительный мужчина! «Я-., пожалуйста... я хотел бы...» Капитан Гаттерас, Фома Трюбле и еще Тиль Уленшпигель,— по­ чему ты так мямлишь! Сквозь трубку видно, как у Виктора Кречетова привскакивают бро­ ви, как снисходительно опускаются углы суховатых п/б. ...Нет, не могу. Не могу снять трубку. Чудак, почему ты вообразил, что непременно мужской голос? А вдруг она сама? Хорошо, попробуем еще! «Будьте любезны. Один —двадцать девять... Да, спасибо». На том конце — щелк — снимают с рычага трубку. ( Не с рычага снимают, а с какой-то твоей жилки. И тепло, тепло дышат тебе в ухо, аж там мурашки забегали. «Это я!» Это ты? Это твой голос? Да, твой — отчетливый, ясный, свежий, как первый весенний вете­ рок —твой! Знаешь, Славка, сколько раз я собирался звонить тебе! Сколько раз, вечерами, брался за эту черную ребристую трубку! И сеирас я опять дома один, нет,ни мамы, ни Юла, а отец — пони­ маешь?— взял да уехал, ну, дела у него, завод, и разное другое — со мною только пастух с пастушкой да старая черепаха, в комнате полу­ мрак, синеватый свет настольной лампы падает на мои тетради,— о ком, о ком я думаю? Я думаю о тебе. «Алло, почему вы молчите?» Разве я молчу? Я же столько тебе наговорил —ты не слышала? Послушай, Славка: я сидел напротив тебя в той странной много­ угольной комнате с сияющими стенами. И ты сказала мне: «ты». А по­ том ты ушла с Даней Дроздом. Нет, ты не думай, я даже рад, что ты ушла с Даней. Но я очень хочу тебя видеть... Хочешь до праздника — в кино, на каток, куда хочешь или просто по Москве, я тебе покажу та­ кой дворик на Арбате, такой переулочек на Остоженке... Я так хочу тебя видеть, Славка, так хочу, что лучше не стоит! . Теперь ты смеешься! ...Никто не смеется. Может, рассмеялась бы черная трубка, если бы ты не сдавил ее, так и не сняв с рычага. Нет, не могу. Не могу. Сорву-ка с вешалки свой старый плащ и кепку и— на Большую Дмитрову к Дане Дрозду — мы ведь сто лет не виделись. Едва Андрей вошел в темну^о, тесную квартиру, заставленную рух­ лядью и разгороженную, как тетрадь, на клеточки — на него скопом накинулись запахи сохнущего белья, кухонного чада и устоявшегося аммиака. Где-то надрывался младенец; где-то перебранивались два или три женских голоса; где-то разболтанно гнусил граммофон, а там тяжело колесила швейная машинка... И над самым ухом, стремясь пронзить все другие звуки, кто-то вбивал в стенку аршйнный гвоздь!