Сибирские огни № 01 - 1969

А всего-то прибавился один-единствен- ный слог — вместо женского окончания строки (дороги) появилось дактилическое (родимая). Русские поэты и до Некрасова исполь­ зовали в одном стихотворении строки раз­ личной длины. Правда, строка у них удли­ нялась (или укорачивалась) минимум на целую стопу (например, у Пушкина, Лер­ монтова и особенно у Жуковского). В пре­ делах же равностотшых стихов никто до Некрасова не достигал таких выразитель­ ных ритмических переходов. Внешне, гра­ фически почти незаметных. Пародия? Подъезжая под Ижоры, Я взглянул на небеса. И воспомнил ваши взоры. Ваши синие глаза. В чем неумирающая прелесть этих строк? Неужели в альбомно-галантном «ва­ ши взоры»? Или, может, в беспримерно­ свежем сравнении «глаза — небеса»? Нет, с этой стороны стихи не блещут. В настоящее время они выглядят просто пародийными. Но весь фокус в том, что и полтора века назад они выглядели паро­ дийными. Поэт угадал (интуитивно!), что именно такая форма как нельзя более органична для чувства, которое он хочет выразить. Трудно решить, чего в этих строчках боль­ ш е— озорства и шутки или подлинной влюбленности. На глубокое чувство здесь, конечно, нет и намека. Но как человечно это ееглубокое чувство! Пародируя альбомные послания, Пуш­ кин преследовал'нелитературные цели, что­ бы высмеять того-то и того-то. Он исполь­ зовал пародийную форму для улыбки над собой, над собственным чувством. И под­ нял этим пародию до уровня высокой лирики. О бойце-парнишке Стихотворение А. Твардовского «Две строчки» — о «бойце-парнишке, что был в сороковом году убит в Финляндии на льду». В другом месте поэт называет его мальчи­ ком. В третьем снова подчеркивает его юный возраст: Лежало как-то неумело По-детски маленькое тело, В конце стихотворения вновь дважды повторяется слово «маленький»: Как будто это я лежу. Примерзший, маленький, убитый На той войне незнаменитой, Забытый, маленький, лежу. После слова «забытый» слово «малень­ кий» воспринимается уже по-другому — не в смысле юный, а в смысле малозначи- тельный. Каким можно пренебречь. Горь­ кой иронией звучат слова: «убитый на той войне незнаменитой». Как будто на знаме­ нитой войне умирать легче. Безусловная ценность каждой человеческой жизни — вот внутренний жар этих строк. Каждая чело­ веческая жизнь— это чье-то «я», которое никаким другим «я» заменить невозможно. «Как будто это я лежу» — более вырази­ тельного сравнения трудно предположить. А как уместна здесь столь редкая в рус­ ской поэзии тавтологическая рифма (ле­ ж у— лежу). Она хороша не только тем, что своей совершенной безыскусственностью приличествует серьезности разговора. Есте­ ственность и как бы неминуемость ее пред­ определены самим движением слов. Сначала они идут в прямом порядке: лежу — при­ мерзший — маленький — убитый. Потом, утверждая обратный смысл (через иронию), идут в обратном , порядке: забытый — ма­ ленький — лежу. Артистичней Когда все это кончится? Я мучаюсь опять — И брать любовь не хочется, И страшно потерять. Сказано легко, открыто, просто. Вроде бы лучше об этом сказать нельзя. Оказы­ вается, можно. Боюсь —не все во мне ты видишь.. Боюсь —все видишь без труда. Боюсь —что скоро замуж выйдешь. Боюсь —не выйдешь никогда. Чем же все-таки строки Р. Гамзатова лучше строк Е. Евтушенко? Тем, что у Гам­ затова какая-то неуловимая перекличка с народной песней? Или тем, что и в без того сложной гамме чувств проскальзывает еще тончайший юмор («Боюсь — не выйдешь ни­ когда»)? Юмор, который мгновенно обора­ чивается ранящей грустью. Евтушенко в любовной драме волнуете основном лирическое «я», Гамзатова — кро­ ме «я», судьба другого человека. У Гамза­ това получилось глубже, человечнее, тонь­ ше. Как сказал бы Белинский, артистичней. Даже такие слова, как «выйти замуж», которых поэты всегда избегают в лириче­ ских стихах, боясь их прозаичности, звучат здесь поэзией. Эхо «Заклинание» Ильи Сельвинского «дер­ жится» на удачно найденном повторении слов «позови меня»: Позови меня, позови меня. Позови меня, позови меня. А не смеешь шепнуть письму, Назови меня хоть по имени — Я дыханьем тебя обойму! Позови меня, позови меня. Поз-зови меня... Но, пожалуй, не меньшим, чем повторе­ нию слов, обязано оно своему внезапному