Сибирские огни, 1968, №12
щихся к вершине. Сосны поворачивают к зубцу, и Федор вместе с ними. Кончились сосны. Он упал в снег, несколько раз хватанул разгоря ченным ртом его холодную белую вату и пополз.. . В Хаза-тайге уже плавают обычные угрюмые сумерки. Тускло све тятся окошки землянок, багрово и дымно горят разведенные костры. Мимо землянок и костров идет, сутулясь, Харбинка. Правая рука на рас стегнутой кобуре. Не в первый раз он вот так обходит лагерь приспешников Пичона. Волны мрака накатывают на землянки от стылой стены Кюль-тасхыла, уплотняются, давят на Харбинку. Должно быть, из-за их тяжести, кото рую нельзя спихнуть с плеч, думает Фрол, в землянках и около костров разгораются ссоры или заводятся попойки. Не раз под пьяную руку под нималась стрельба. Хазатайгинцы готовы глотки друг другу перегрызть из-за женщин, похищенных из улусов. Последними словами честят Пи чона и его — Харбинку. Он уже знает немного по-хакасски, и сам слы шал однажды, как толстый кызылец говорил молодому парню: «Вот из- з а кого мы сидим тут, как барсуки в норах. Перерезать бы обоим гла варям глотки и разойтись, раствориться в народе!..» А разве у него самого не было мысли плюнуть на Пичона и убрать ся подобру-поздорову за границу? Потому промолчал об услышанном. А кобура все-таки расстегнута, и рука на рукоятке нагана. Он, прапорщик Самохвалов, хорошо знает свое дело. Надо усилить караулы, дозоры. Особенно сегодня. Того и жди начнется пурга. Крас ные могут воспользоваться плохой погодой. А тут еще этот шаман... Стороной обходит Харбинка самый большой костер. Сейчас там Аларчон. Заболел какой-то парень, и кам хочет лечить его по-своему. Харбинке нельзя к тому костру, он, русский,— помеха в языческом обря де... А Пичон и Тойон пошли туда. Он нажал плечом на скрипучую дверь избушки, отворяющуюся внутрь. В этой избушке — единственной в Хаза-тайге, он живет вместе с ГТичонрм. Засветил жирник. При колеблющемся свете его перезарядил наган. «Послужишь до последнего патрона,— погладил он вороненый ствол.— Если красные все-таки ворвутся в Хаза-тайгу, таким, как я, не будет пощады»... И, как всегда при таком настроении мыслей, мелькнула перед ним Варя — не теперешняя, с которой так и не встретился, а та, почти дев чонка. Будто куст калины, вырастает и мечется горячее пламя большого костра. Дым его так же горек, как сок ягод калины. Лиственничные су хостоины и карчи, обугливаясь, дают спокойный жар. Но время от вре мени трещит и стреляет искрами попавший в костер еловый валежник. Вокруг — толпа хазатайгинцев. В свете пламени положили на хвой- вый лапник больного парня. По другую сторону костра приготовлены шаманская шуба с погремушками, бубен. Половина толпы качнулась направо, половина — налево, и в обра зовавшийся проход вступает Аларчон. Он ни На кого не глядит, тяжелые веки несет полуопущенными, походка вялая, увалистая, словно из ног его вынуты кости. Руки висят, будто камчи. Вот он подходит к костру, опускается на кучу лапника, но не при трагивается к шаманскому одеянию. Просто растягивается на ветках.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2