Сибирские огни, 1968, №12

И побелено внутри, и натоплено, а своим, полынцевским, еще не пахнет. И пусто в комнатах. В прихожей — стол с почерневшей столешницей да широкая лавка, приставленная к печке. А в горнице видно большую самодельную деревянную кровать и топчан поменьше, на нем Зойка спит. Когда они дома одни, просторной кажется старая хоромина. А сей­ час в ней вдруг тесно показалось Варе. Отчего бы? Когда вошла, не сразу разглядела от холода, паром ворвавшегося в избу, что на лавке ранние гости сидят — Хоортай, Каной и Онис, в шубах, в шапках. На голове у Онис из-под одной шали выглядывает другая. Навертела, чтобы не застудиться. 'Тревожно переглядываются между собой гости. Ждуше смотрят на Федора. Онис поворачивается на лавке лицом к Варваре. Неловко поворачи­ вается из-за своих одежек, обшаркивая рукавом побеленную печку. — Пулата к о б ы л Рыжка умер... Чогол теперь. — У Терпей корова1 тоже,— сказал Каной. — И у Такан корова пропадает,— добавила Онис.— Все Хапына скот брали. Айна, говорят, кушает. Опять «айна»!.. • , ' 1 В глубине леса за горой Чымыр-Хая, где пережидала метель с ота- рой Кнай, есть обширная елань, посреди которой стоит старая листвен­ ница. Бугристый ствол лиственницы, покрытый шелушащейся корой, в толщину несколько обхватов, а чтобы с земли увидеть ее макушку, надо так запрокинуть голову, что непременно свалится шапка. Черными ка­ жутся голые ветви, лишенные в зимнюю пору хвои. В трещинах коры тут и там смолистые натеки. Сколько лет лиственнице — двести, триста? Не одно поколение хакасов косило траву на этой елани, название которой пришло с незапамятных времен. Еще прадеды называли ее еланью Ста­ рой лиственницы. На заснеженной елани конские следы. Ведут они к одинокому стогу, сметанному здесь работниками Хапына. Конь, что хрустит у стога сеном, оседлан. Самого человека не видно. Однако, если лучше приглядеться к стогу, можно увидеть в нем нору, из которой время от времени высовы­ вается бородатая голова в кожаной ушанке с козырьком. Голова пово­ рачивается, прислушивается и вновь исчезает в норе. А конь наготове. Лицо у человека почернело от мороза, в бороде сухие былинки се­ на, усы заиндевели. Но в стогу ему тепло, к тому же в кармане шубы у него фляжка, из которой он время от времени делает по глотку. Само- гон-первак обжигает рот, слегка кружит голову. А в голове мысли о том, что весной Хакасия отделится от красных. Придет Унгерн, поможет... Человек вздохнул, полез в карман, достал часы с истершейся крыш­ кой, поглядел на стрелки. — Пора бы...— проговорил вполголоса. Конь навострил уши. Раздался хруст снега. — Эй, Фрол Касьяныч! Не пальни случайно. Это мы...— послыша­ лось из-за деревьев. Приехавшими были Пичон и Серге. Оба в тулупах, волчьих мала­ хаях. Пичон вывалил арчимах со снедью: — Берите, Самохвалов, это подорожники.— Сам продолжал неза­ конченный разговор с Серге: — Ну, сколько в армии-то теперь?

RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2