Сибирские огни, 1968, №12
лись они о вольной горы, и все задавила вера в исповедь, в говенье, в молитву, что должно спасти от наваждения, от греха. А затем вмешалась умная, зоркая настоя тельница Ксения. Всю поняла она Аннуш к у — и ту, что бунтовала, сильно и страст но, и ту, что веровала, чисто и преданно, и ту. что работала, увлеченно и талантлйво. Монастырю нужны' такие сильные, ищущие натуры, они его опора, его будущее. Пото му ни в чем не укоряет Ксения Аннушку, а -рассказывает ей о себе, о случаях, кото рые она знает, о событиях, которые сама пережила. И рассказывает она о себе иск ренне и доверительно не где-нибудь, а на могилках. «Старуха подняла со дна свое больное, застарелое тело и ничего ведь не сказала открыто, а как будто побывала в Аннушкиной ожидающей душе, побывала' вместе с посохом, обошла все закоулки, доглядела острым взглядом и ушла, как пришла, не спросившись». Думала-думала об этом Аннушка -и в ней будто бы «вдруг» произошло именно то, чего хотела много опытная Ксения. «И вдруг Аннушка нашла никем не под сказанное, нашла то, чего недортавало после исповеди в опустевшей душе. То же солнце, то же небо, та же-обитель, но не было правильной правды, той самой, для чего бы стоило сидеть тут до могилы, си деть длинными годами и замаривать плоть. А правда оказалась близка, в ней самой. Аннушка зябко вздрогнула всем телом, как будто окунулась в свежую воду, и тело, разом напружинилось, закрепло, натяну лась в нем каждая малая жилка. Поднеси сейчас огонь— не дрогнет тело, снесет са мые страшные муки. Выпрямившись, гор- дая-гордая, уверенная и радостная стояла Аннушка над приникнувшей к земле оби телью, и казалась она ей такой маленькой, хилой и грешной. Разве так надо молить ся, разве можно с этим идти к богу? Че ловек не это может. «Изгори».— вспомнилась ей Ксения.— «Да, я начисто выгорю. Не могу я, что ли? Не могу? Вон какая. Меня хватит!» Так родилась новая Аннушка, послушни ца, готовая на подвиг самоотречения, пра вая рука Ксении, ее будущая преемница, и тоскливо стало на душе, оттого что для огромного мира полно живущих людей ис чезла деятельная личность. Бесцельность и никчемность такой жизни начинает понимать истерзанная думами Васса. « — Вот и здесь ‘ тоже,— презрительно тряхнула она головой,— на дикий камень пересажены наши монашки. Зачичервят под самый корень и никакого добра из житья -ихнего. Жили— не жили. Снесут под елоч ки, под богородскую травку и — конец всей жизни. Головой когда раскинешь — боль шому и малому, всякому одна дорога — се мечко от семечка, корешок от корешка. Бо гом так показано. А тут супротив бога вы ходит. Затемнели головами, не поймут...» И ничего более весомого не мо.жет отве тить Аннушка на эти противоречия в жиз ни монашек, она покорно повторяет то, что говорилось не раз до нее: « — На миру по-божьи не прожить... Здесь способнее... К камню, к лесу по ближе... Уморит [человек] свою плоть, одну душу оставит, вот душа-то и засве тит без пятнышка... К богу подойдешь тогда! — Ты это чо мне? — искоса прищури лась Васса.— Наставлять зачала? Своим умом доспела али Ксения препоручила?» В этом суровом и беспощадном окрике Вассы выражена и авторская мысль, и ав торская боль. Та, у которой с такой яростью вспыхнул свет любви, та, у кото рой так много жизненных, творческих сил и которая способна на такой подвиг само отречения, на наших глазах утрачивает земной человеческий облик и становится идеальным воплощением • ложной идеи. И трагическим аккордом прозвучат послед ние слова повести: «Аннушка покорно молчала, глядя в' сто рону, -на выросший из зелени утес. Щеля- вый серый камень разорвал чернозем и сме ло выпятил свои острые грани, повиснув над речушкой, над черемухами. Аннушка знала, что оттуда видно всю долину, знала, что она пойдет туда, взберется -на верхний ши шок и будет долго стоять, будет долго ду мать, пока до конца не поймет найденную новую правду...» В том-то и суть, в том-то и трагедия ее положения, что «до конца понять» эту «правду» — это значит отказаться от нее, отказаться точно так же, как уже отказа лась от монастырской «правды» беспокой ная Васса, которая, по ее собственному точному определению, «каждый камень здесь насквозь продумала». Не случайно приведены здесь большие куски из этой полузабытой повести. Пусть не полно, но они дают представление о глу бине проникновения в характер Аннушкн, о пластичности изображения действующих лиц, событий, пейзажа, о прозрачности язы ка, его своеобразии, обусловленном и те мой и средой, которую рисует автор. 4 О повести «Беловодье» сохранилось и не давно найдено письмо А. М. Горького. Он прочитал повесть, по своему обыкновению, сделал критические пометки и просил кое- что переписать, переделать. «Может быть, те заметки, которые я ус пел сделать,— писал М. Горький А. Ново селову,— помогут Вам придать ей боль шую внутреннюю стройность, строгость, об разность, а главное изменить ее общий -той, лишенный плавности спокойного рассказа. Ведь Вы изображаете людей, мыслящих медленно, чувствующих тяжело, а не го родских неврастеников, людей с душою, изодранной в клочья, чьи мысли скользят по поверхности явлений. Ваша повесть о-
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2