Сибирские огни, 1968, №12

л а , как измена Саньки, которому с детства привык доверять и которого никогда до этого случая не видел в загоне. Очнулся истерзанный марал и злобно бросился на Саньку — и такая боль за обманутого зверя пронизывает наше сердце, что трудно ста­ новится дышать, а волна новой ненависти к лжи и обману наплывает на нас: «Семи­ леток умирал. Умирая, он в последний раз приподнял окровавленную голову и посмот­ рел кругом. Потухший взор прощался с темным лесом и сияющим в бездонной глу­ бине небес горячим солнцем». Наши чита­ тельские симпатии целиком на стороне бла­ городного в своем негодовании марала, по­ тому что в основе рассказа лежит идея свободы от уз несовершенного человеческо­ го общества. / А. Новоселов много занимался историей старообрядчества на Алтае, много путешест­ вовал по глухим местам края, был в жен­ ском монастыре. Рассказ «Жабья жизнь» и повесть «Мирская» органично связаны друг с другом, вместе полнее раскрывают пози­ цию автора, его задушевные мысли, его чув­ ства. В этих психологически точных произве­ дениях рассказано о трагических судьбах женшины и девушки, опутанных религиоз­ ным фанатизмом. Катерина из рассказа «Жабья жизнь» по­ падает к сектанту-дырнику Мирону, обуян­ ному религиозным ражем, измучившим и его самого и более всего Катерину. Это она го­ ворит случайно заехавшему писателю страш­ ные слова о своей «жабьей жизни», это, она не может отыскать выхода и мечется, сто­ нет, всего боится. И это автор произносит богоборческие слова о «гордом небе» — «лишь вверху, высоко над горами, приютив­ шими у ног своих едва приметную заимку, блещет миллионами святых огней недосяга­ емое небо. Слышит ли гордое небо слова Мироновой молитвы, видит ли оно, как уми­ рает на болоте жаба?» Ответ тут только один: не 'слышит и не видит. И на сердце писателя — тоска, а в ушах звучит «странно жуткое слово — жабья!» Повесть «Мирская» сложнее, объемнее, глубже. Наряду с повестью «Беловодье» — это наиболее значительное произведение Но­ воселова. Предмет исследования в этой- повести — душа семнадцатилетней девушки-сироты, по­ павшей в женский монастырь. Аннушка поч­ ти ребенок, все в ней чисто, обаятельно, ду­ шевно, Она верит в добро и в бесконечно доброго бога, сама добра и готова служить людям бескорыстно, по одной искренней и глубокой душевной потребности. Она здоро­ ва, трудолюбива, весела. В ней все в потен­ ции, все в развитии, в процессе созревания. Но уже видно: Аннушка богато одаренная натура и из нее может выработаться незау­ рядная личность. Приезжает Аннушка в монастырь вместе с водными, чтобы помолиться за убиенных ее родителей. «Когда на пятый день с крутого перевала показалась обитель — деревяйный семиглавый храм и дружная стайка монас­ тырских теремков — у Аннушки дрогнуло сердце перед чем-то таинственным, впервые •ей открывшимся». И никто ее здесь не ос­ тавлял, сама попросилась, так как «не усто­ яла перед тихой радостью, с какой обитель проводила дни, всей душой прилепилась к старым ласковым монахиням». В чем дело, откуда такое благолепие у Аннушки? Очень просто: не видела она в мире ничего лучшего, не подозревала о его существовании. «Всю свою жизнь Аннушка вела среди лесов да кряжей и никогда их не видела такими, как за эти золотые дни. Го­ ворили раньше мужики о вольном духе на горах, но ни разу его не приметила, а за до­ рогу он сам объявился...» Вот в таком сос­ тоянии и приехала Аннушка в монастырь, окунулась в его размеренную жизнь, узна­ ла скоро его другую сторону, повседневную, человеческую, совсем не безгрешную, и са­ ма пережила искушение. Прошла зима. Расцвела Аннушка необык­ новенно. А тут и гости понаехали — первые паломники. Среди них большак Пахома Гав­ риловича с Убы — Василий. История их люб­ ви рассказана Новоселовым кратко, скупо и на редкость поэтически. Все видно и все верно: и как она в первый раз взглянула на Василия и чему-то сразу обрадовалась, как заплела она гриву Васильева коня, и как они повстречались и разговорились на ко­ нюшне. Василий заметил, что конь его разукра­ шен, н подумал о домовом. «А го, может, Манефа? Утре все тут шарилась. В могилу смотрит, а сама — поди-ка, каво выкинула». «Аннушка не выдержала, разорвался, зазвенел звонким смехом подкативший к горлу тяжелый комок. Много дней его но­ сила, задыхаясь по ночам от тоски, и не выдержала, не сумела доносить до вечер­ ней молитвы. Расклонилась, откинула голо­ ву, лицо мелькнуло девьей жаркой краской и потухло за ладонями. Аннушка упала на траву- и хохотала, хохотала буйно, со сле­ зами, пока хохот не разлился неудержным плачем. — Не иначе, как Манефа: она девка еще хоть куда. Но Аннушка всхлипнула уже без смеха и замолкла, будто заперли глухую дверь. Василий понял что-то, потерялся и стоял среди сарая с виноватой улыбкой». Трудно пережила Аннушка свою любовь, покорно молилась, протестовала, на бунт была готова вместе со злобной, уже от­ чаявшейся Вассой. Убежала она с нею да­ леко в горы будто за ягодой, забрались на самую высокую, Васса безбоязненно чертей вспоминала, ругалась, а Аннушка смеялась: «Ой, ха-ха-ха! Надеть бы бисер да ленты, косы бы с кистями выпустить да к службе! Ха-ха-ха!» «У Вассы губы дрогнули и потянулись уголками по шекам: «Придумала же, подь ты к черту! Ксении тогда — конец, как увидит — на месте ос­ тынет. Не отсоборуешь». Но это был одинокий и, по сути, без­ молвный бунт вдали от обители. Спусти