Сибирские огни, 1968, №11
«Сапожок, сапожок...— она уставилась на него и пытается вспом нить, что надо с ним сделать.— A-а! Вот оно, то самое, что силилась вспомнить. Вовсе это не про сапожок. Просто она держала его в руках, когда приходил Каной и говорил, будто бы кто-то стрелял в табунщи ка. Каной показал ей совсем в другую сторону — не в ту, где пйсут коней Сагдай и Сабис, и она успокоилась (тогда при нем). А сей час вдруг подумалось: «Что, если Сагдай перегнал коней на новое место?..» Но вот, в ночи, к ней пришла тревога. Рывком, едва помня себя от резкой боли, Домна поднялась, села, опустила ноги на пол. — Доченька, Кнайях,— позвала она.— Выгляни за дверь, однако, светает... Кнай увидела на востоке еще не зарю, а узкую бледную полоску. — Нет, мама. Еще не утро... — Послушай, дочка, не едет ли кто? У меня в ушах шумит... Прислушалась Кнай — никого не слыхать. — Никто не едет, мама. Домна опять упала на топчан, некоторое время л еж а л а молча, по том заговорила: — Боязно мне. Каной был. Рассказывал, бандиты стреляли в. к а кого-то табунщика... Наши не едут... Рассветает. Запряги Чалого, мне надо в аал... Отару далеко не гони, тут паси. Увидишь чужих — прячь ся в камышах, они густые. Никто не найдет... — Мам, как ты поедешь? Боюсь я. Помяли тебя овцы. Может, мне ехать?.. — Что ты, дочка! Если останусь, душа изноет. Еще сильнее встревожилась Кнай. Стукнет копытом овца, взлает во сне Халтарах — Кнай вздрогнет, глаза ее расширятся. Откроет дверь — все тихо. А заря уже проглянула, разгорается, окрашивая степь. И в юрте стало светлее, видно все без жирника. Дунула на него Кнай, качнулось неяркое копьецо пламени и про пало. Лишь у Домны не погас ночной страх. Торопит дочку: «Иди, з а прягай». Звякнула уздечка, снятая Кнай со стены. Скрипнула дверь юрты. И уже снаружи доносится голос дочери, уговаривающей Чалого стоять спокойно, пока она надевает на него хомут, ставит в оглобли. Омытое предутренним ливнем, взошло радостное солнце. А Домна вышла из юрты ему навстречу, потемневшая от боли и ночных страхов. Кнай подсадила ее на телегу, дала в руки вожжи. Дорога в аал Ч а ло му знакома, затрусил по ней с места. Обернулась Домна, видит: степь парит. И над сломанным загоном, над юртой как бы легкий дымок струится. У юрты стены прохлестаны ливнем, зеленеют пятна мха на крыше. Вход темнеет. А перед юртой Кнай склонилась, как травинка, косички черные повисли. Руками лицо закрыла. Наверно, заплакала: жалко мать отпускать больную, неиз вестно, что с 'отцом и братом. Одной оставаться страшно. А тут еще ночная гроза беды наделала... Ни за что бы не оставила Домна сейчас Кнай одну. Сердце ее готово разорваться. Одна половина его с Кнай, другая — с мужем и сыном. А Чалый все рысит да рысит. Вместо юрты уже маячит серое пятно. И лица Кнай теперь не видно. Только платье синеет. Нехотя отвела Домна взгляд от чабанского становища, глядит впе ред, подергивает за вожжи. Ей кажется, что Чалый бежит слишком
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2