Сибирские огни, 1968, №10

...Настал невыносимый урок математики. — Ну, что же, попросим опять к доске многоуважаемого любителя литературы,— весело-злые глаза Михдоншиша, искрились. — Не пойду,— раздраженно бросил я. — Извольте объяснить — почему? — Не хочу, и все! — Иди, Лавриди, иди! Может, ответишь,— шептал Севка. — Так-таки и не хотите? — математик поигрывал желваками. — Так-таки и не хочу,— упрямо отрезал я. Михдоншиш вызвал к доске Додьку. Я тоскливо смотрел в окно, заросшее льдом. А Додька умеет вывернуться. Спокойно и задумчиво идет он к доске, но сам внутренне уже весь подобран. В такие минуты он стано­ вится прямо ясновидящим. В любую секунду готов молниеносно взгля­ дом просигналить ребятам: «Горю! Спасайте!» И по движению губ или даже пальцев Севки разобрать подсказку. У него до того обостряется зоркость и слух, что он улавливает почти неслышимый шепоток с первой парты, прочитывает подсказку в тетради, поднятой на последней парте. В другое время он этого сделать бы не смог. В минуту опасности, он, ка­ залось, даже спиной чувствует, видит, слышит. Между ним и классом пробегают какие-то связующие токи. И в то же время он не упускает ни единого движения педагога, храня для него спокойный вид человека, погруженного в размышления. Но стоило Михдоншишу лишь на корот­ кий миг прикрыть ресницы или глянуть в окно, как Додька уже вонзал свой взгляд в лицо Севки. В такие минуты он мог провести любого педагога. Вот и в этот раз он уверенно написал на доске виртуозно подсказанное и подсмотренное решение задачи. — Неуды получают только ротозеи,— торжествуя, шепнул он, про­ ходя мимо меня... Когда окончился урок, Михдоншиш насмешливо бросил мне: — Не сочтите за труд пройти к директору. Чтобы не выдать испуга, я принял залихватский вид и подмигнул ребятам: — Сейчас попью чайку. — Не обожгись! — крикнул1Сенька-неуд. До кабинета меня провожала толпа. Я даже почувствовал себя ге­ роем. На меня смотрели, как на отчаянного. «Алеша» гневно чесал кончик носа. 1 — В чем дело? — спросил он. — Не знаю,— наивно ответил я. — Учишься плохо, учителям грубишь! — Разве? — изумился я. Дверь была слегка приоткрыта, и в щель совались носы приятелей. Меня подхватила волна дурацкого мальчишеского тщеславия. Я хотел предстать перед ребятами героем, удивить их. — Почему брат не пришел?, — А зачем? — Ты что дурака валяешь!— загремел Алексей Александрович. На глазах ребят спасовать? Молча и покорно слушать разнос? Нет, этого мое самолюбие не могло допустить. — Если я не угоден вам, можете избавиться от меня,— проговорил я книжным языком, холодея от непоправимости происходящего. Но я чувствовал, что этот разговор' входит сейчас в школьные легенды о «смельчаках».