Сибирские огни, 1968, №10

— Таланта не имею к математике. Ребята засмеялись, а Верочка печально отвернулась. Я краем гла­ за видел ее. — А к чему же вы имеете талант? Кашу есть? Щи хлебать? — Это могу. Но и то с трудом по младости лет,— не унимался я, подхлестнутый смехом класса. — Младость у вас! Жениться уже пора, а вы таблицу умножения не знаете! — Так для женитьбы таблица не нужна! — с наигранным жаром возразил я. Михдоншиш вынул из футляра пенсне. Оно, как стрекоза с про­ зрачными крылышками, уселось на переносице, вцепилось в нее золо­ тыми коготками. Математик пристально осмотрел меня весело-злым взглядом и спросил: — Вы что, глупый или дурака валяете? — И сам еще не выяснил, Михаил Данилович,— вздохнул я и по­ чесал затылок. Ребята снова прыснули. — Питаю надежду, что «очень плохо» вам прояснит мозги. Поигрывая желваками, Михдоншиш склонился над журналом, поставил отметку, а я в отчаянии скривил лицо, прижал руку к сердцу и сделал вид, что падаю в обморок. Зазвенел звонок. С гнусным осадком на душе вышел я в коридор. Все к дьяволу ру­ шится! Что же теперь делать? ПИС ЬМО Над городом бушует вьюга. В нескольких шагах ничего не видно. Только крутящиеся снежные вихри и снежные волны. Дома, заборы, Де­ ревья, телеграфные столбы — все залеплено снегом. Быстро вырастают сугробы вровень с заборами. Улицы, тротуары замело, ноги провалива­ ются по колена. Изредка мелькают занесенные фигурки людей. Выныр­ нут из пучины вьюги — и опять утонут в ней, словно слизнут их белые языки. Я люблю такие теплые, буйные, многоснежные вьюги. Шел, под­ ставляя лицо вихрям, и смеялся. Ребята вбегали в школу белые с ног до головы. Верочка, с капельками на ресницах и бровях, с мокрыми прядками волос, стряхивала с дошки и шапочки пласты снега. У порога сыро. Отряхнулся и я, вошел в раздевалку. Между вешалок со множеством влажных пальто тесно. Верочка, повесив дошку, подошла ко мне, огля­ нулась, сунула в руку бумажку, свернутую, как сворачивают в аптеке для порошка, и, опуртив голову, убежала, волоча по полу гарусный шар­ фик в малиновую и белую шашку. Я, замирая, протиснулся между пальто к окну и развернул листок. «Илюша! Я долго молчала, но больше уже не могу. Когда ты уехал, я, как дура, ревела всю неделю, и даже мама это заметила. «Что с тобой?» — спрашивает, а я молчу и плачу. Я никому еще не писала таких писем. Что же случилось? Ведь и ты... А может быть, нет? В книгах часто описывается, как мужчины притворяются. Но я не верю. Все это выдумка. Разве можно врать? Я помню, как ты прощался, как мы выпускали стенгазету, как ездили на экскур