Сибирские огни, 1968, №10

Обй, смятением и воспоминаниями, тоской о Верочке и о друзьях, прош­ ло лето. От него осталась пачка стихов. Чтобы она не рассыпалась, » опоясал ее похищенной у Марии розовой круглой резинкой для чулка... ГОРЬКАЯ ДОРОГА На голых тополях спят вороны. Они облепили все сучья. Вскрики­ вают во сне, срываются, хлопают крыльями в глухой тиши сада, на миг поднимают гвалт. И опять тишина. Ночь такая ослепительно лун­ ная, что четко видна каждая ворона. С вершины плывет перо, как чер­ ный лист. Я дрожу: холодно и сыро. А может быть, я дрожу не от холода^ Сейчас, когда пришла минута прощания, мне кажется, что все в. моей жизни рушится. Завтра я уезжаю с дядей Володей в Фергану.- И, наверное, навсегда. Мы с Верой стоим под черемухой и боимся смотреть друг на друга. Я дрожу с головы до ног. Ночь мне кажется ледяной. Землю исполосовали резкие тени деревьев. На клумбе смутно и нежно белеют георгины. В лунном холодном- пламени они точно дымятся. Черное перо опускается на их белизну. Незаметно смахиваю скупые слезы и смотрю в лицо Веры. Вижу ямки на щеке и на подбородке, темные глаза, в которых горят лунные свечки, глажу ее коротко остриженные теплые волосы. Мы стыдливо об­ нимаемся. Что-то тоненько гремит. У Верочки на белой блузке сплош­ ной полоской круглые красные пуговки. Это вишневые косточки, обтяну­ тые шелком. Они-то. и гремят усохшими ядрышками. — Надо идти,— шепчу я. — Ты мне пиши. Много-много пиши. Обязательно. А тебя я не за- . буду никогда! Ладно? — шепчет Верочка. Я отрываюсь от нее и бегу в глубь сада. Вся земля, скамейки, ал­ леи в птичьем помете. Вороны завозились, сонно закаркали. Теперь уже черными листьями плывет несколько перьев. Я выбегаю в калитку. И все мне представляется Верочка. Блузка белеет в темноте под черемухой. Верочка стоит и не знает, как ей те­ перь жить. А я здесь, в ледяном, хрустальном блеске, лохматый, ску> ластый, бегу и плачу и тоже не знаю, как мне жить. Глухо звучат чьи-то шаги. Оглядываюсь — никого. Это мои шаги. На пустынной дороге играют две белые собаки, катаются в пыли. Над моим домом вздымаются две голые березы. В лунном свете четко видна каждая ветка, их кружевная путаница, будто начерчена пе­ ром графика. Луна в упор ударяет светом в почерневший от ненастий дом. Он ка­ жется мне заколоченным, необитаемым: в ставнях ни одна щелка не светится. И ворота заколочены. Перелезаю через забор. Во дворе натянута белая веревка, на ней белая Шурина рубаха, а на земле — черная веревка и черная рубаха. И двор какой-то необита­ емый, заброшенный. Нет у нас теперь кур, нет и коровы. Сохранилась только стайка, превращенная в дровяник. Да есть еще маленький сено- вальчик, пустой, без сена. Я сплю на этом сеновальчике все лето и да ­ же еще осень прихватываю. Забираюсь по шаткой лесенке, раздеваюсь и ныряю под нахоло­ давшее одеяло. Пахнет мышами, пылью, старыми досками и чуть-чуть от лица — духами Веры. На балках висят березовые веники, в них но­ чуют воробьи. Иногда они чирикают во сне.