Сибирские огни, 1968, №10

сей. Он шарился губами по ее лицу. А она, откинув голову, подстав­ ляла ему это лицо...» Я быстро глянул на Севку. Он сидел, закинув ногу на ногу, поло­ жив одну руку на крышку пианино, словно и не слушал меня. Не хотел бы я быть на его месте. Это ведь я заглянул тогда не к Сеньке-неуду, а к Севке. Это ведь он предал меня. «Только среди какого-то пустынного переулка едва отдышался Ва­ ся Краешков. Снег повалил так густо, что даже был слышен его шелест. Нет, не о громоздкий диван раскокался альбомно-голубой вымысел. Его доконали сейчас без удара, без применения силы, да так ловко, что от него и следа не осталось. ' Вася стоял взъерошенный, засыпанный снегом. Тут из снегопада вывалился какой-то пьяный мужик, начал при­ вязываться, материться. Вася смотрел на него такими глазами, какие бывают у людей на кладбище. «Да отвяжись ты! — подумал Вася.— Мне и так хочется завопить: «Помогите!» — Чего ты выпучил глаза, падла? — заорал пьяный и рванул за борт пальто. Пуговицы посыпались на снег. Тогда Краешков ударил его в лицо, вложив в этот удар все, что у него было на душе. Пьяный упал, задрав ноги. Испытывая уже удовольствие, Вася яростно пинал его, не давая подняться. А потом ушел в снегопад, шагая медленно и тяжело. Да разве это шел балагур Вася Краешков?..» Покосившись на дверь, Севка снова закуривает, взбирается на стул, пускает дым в форточку. Смущен и Додя. Он знает всю эту историю, знает, что я ни слова тогда не сказал Севке, хоть это дело и пахло предательством. Но еще не хватало, чтобы из-за девчонки разваливать нашу компанию! Мужская гордость не могла этого допустить. И потом мне просто доро­ га была наша компания. И я молчал. И Додька молчал. Сделали вид, что ничего не случилось. Но теперь, после чтения, молчать уже было нельзя, тем более, что я высказался ясно: такое совершить мог только Сенька-неуд. — Да-а, в этом рассказе есть кое-что,— наконец произносит Додь­ ка.— Ржаной рассказ, а не сдобный! Севка спрыгивает со стула, ходит, затолкав одну руку в карман, а в другой держа костяной нож для разрезания книг. — Послушай, Лавриди, ну откуда я знал, что у тебя так уж... Что ты... Что тебя так это ударит? — тихо и вдумчиво говорит Севка. Очень у него умное лицо, большелобое, носатое, в баках. — И потом, Люська есть Люська. Честное слово, я не добивался этого. Она сама пришла ко мне за учебниками. Ну, поболтали, поиграл я на пианино. А потом вижу, что она... Что у нее глаза так и стреляют. Ну, я и поцеловал ее. Она же настоящая пройдоха. Ей это все — раз плюнуть. Подождите, она еще развернется после школы! — Это, кум. так,— подтверждает Додька, поворачиваясь ко мне,— Но ты-то, Севка... Как мог ты... — А не я, так другой бы! — вырвалось у Севки. - ■ — Вот-вот, яснее ясного! Севка краснеет, не знает, как вывернуться, и я помогаю ему: