Сибирские огни, 1968, №10

облачился в кожаное, скрипучее пальто, набил карманы блокнотам^ ка­ рандашами, газетами. Его теперь увлекала романтика репортерской жизни, необходимость добывать материал и с луны, и со дна океана. Репортеры заменили ему пожарников и милиционеров. Я тоже подрос и раздался в плечах, но только в поношенном плаще и в выгоревшей кепке не имею ничего во внешности артистического и выгляжу, как обычный студент. — Как твой Антон Сорокин поживает? — спрашиваю Севку. — А! — и он раздраженно машет рукой. — Мало повесить этого Севку вверх ногами! — кричит Додя, потря­ сая над головой солдатской фляжкой с «малагой».— Уже готовую ру­ копись сжег! Новый Гоголь нашелся. Так тот хоть вторую книгу в огонь. А этот... Осталось только Мишке Брюзгину написать картину «Второ­ годник, сжигающий рукопись в плите»! Это надо же! Два года по крупицам собирать редчайший материал, встречаться и переписываться с людьми, которые знали Антона Сороки­ на, первому написать биографию этого необычайного человека, и вдруг— в огонь свою работу! Севка унес рукопись в Сибкрайиздат, там ее и разгромили за то, что он увлекся чудачествами Сорокина и всякими анекдотами о нем и слабо разобрался в творчестве писателя. — А, да разве в этом дело? — Севка совсем мрачнеет. Его погу­ стевшие баки всклокочены.— К нему до сих пор собачье отношение! «Да зачем это нужно писать об Антоне Сорокине?! Да какая польза от этого!» — Севка выдергивает из руки Давида фляжку, делает большой, звучный глоток. Мы шатаемся по Красному проспекту, в сквере с большущим, всег­ да не работающим фонтаном на том месте, где давным-давно лепились частные лавчонки с керосиновыми лампами. Додя очень смешно рассказывает нам о героях своего нового'фелье­ тона — о трясунах-сектантах. Внезапно похолодало, и ни с того, ни с сего повалил снег. Он шел все гуще, все быстрее и, наконец, заклубился легкой вьюгой, подарив нам на прощанье небывалый вечер. Снег облепил деревья, еще лохматые от листвы. Удивительно— бе­ лый снег на зеленых листьях! Он так свежо пах, этот случайный и неж­ ный снег. А через полчаса он так же внезапно оборвался, как и на­ чался. На ветвях и в развилках сучьев снег оползал, сочился, обдирал листья, и они, намокшие, тряпично шлепались в снежную раскисавшую кашицу. По стволам текло, на нас капало. Я был уверен, что уже когда-то пережил такой вечер, такой снег на листве, только не мог вспомнить, когда это было. У нас из рук в руки ходила фляжка. Голова приятно кружилась. — Хотелось петь. Ах, господи! Что же я так люблю? Кого люблю? Ведь у меня ни­ кого сейчас нет. Я улыбаюсь в мокро-снежную путаницу сучьев, слышу голоса ребят, но не понимаю, о чем они балагурят. Кажется, Додя рас­ сказывает о проделках американских журналистов. А может быть, это я ребят люблю? Или этот случайный снег? Или воспоминание о другом снеге, который мерещится где-то очень далеко, и не на зеленых, а на желтых листьях? Какой же смысл таится в этом снегу на листьях? И тут внезапно перед глазами проносится Сашка Сокол, я выбегаю