Сибирские огни, 1968, №10

холодно, неуютно, я раздет. Сверху мне видно, как из фойе то и дело приоткрываются двери и высовываются головы наших студентов и сту­ денток. Они знают, что здесь происходит прощание навсегда. — Театр я бросаю. — Как же это можно?! Ты подумай, что ты делаешь? — Муж против. Мы уезжаем в Ташкент. Мне как-то особенно больно от того, что она бросает театр. — Делай все, бросай меня, но только не бросай театр,— умоляю я. Как же это она не вынесла трудностей, сама лишила себя чуда ис­ кусства, лишила настоящей жизни, отдала себя за тряпки?.. Дети пой­ дут, привяжут к дому, и превратится моя Тоня в домохозяйку, в сапож- ницу, а ведь могла бы стать актрисой. Я не могу представить, как можно решиться на такое. — Не бросай театр! Не бросай! — Ну, я пойду? — шепчет Тоня. Мы целуемся последний раз и спускаемся вниз. Она идет к двери на улицу, а я смотрю ей вслед. Она оглядывается, кивает мне, и гулкий дверной выстрел бьет мне прямо в грудь. Я тру лоб, успокаиваю себя, закуриваю в, углу каменной, ледяной коробки и, приняв спокойный вид, открываю дверь в фойе, боясь ребят, их взглядов, расспросов. Но в сумрачном фойе пусто, все уже на занятии... НОВОЕ ПРИСТАНИЩЕ » В это утро была теплая пурга. Пуржило с крыш, из-за каждого уг­ ла, из переулков, из палисадников, через заборы, из-за домов и даже с неба на землю и с земли в небо. Гребни сугробов дымились, выглажи­ вались ветром, делались острыми, а бока твердо выструганными. По этим покатым бокам летучие полосы снега лились вверх, клубились всю­ ду множеством клубов. Снег метался в воздухе, все засыпал. А в душе оживали иные метели и снегопады, из одних выносилась на кошевке моя первая учительница, в другие я убегал с Верочкой, и сороки стрекотали на весь переулок о наших поцелуях; и еще являлся вьюжный мост, вознесенный в ночную высь, и виделись в кипящих бе­ лых клубах две бездомныме черные фигурки, и в душе оживало то, что жило тогда. , С такой сумятицей чувств и воспоминаний, я пришел в ТЮЗ. А тут и вторглось'совсем иное, тяжелое, будничное, что так мучает душу и в чем нет никакой поэзии, как во всякой несправедливости, нелепости и нужде. Жизнь в нашем техникуме шла через пень колоду. Не хватало педагогов: умер преподаватель музграмоты, бывший певец Аносов; уехал преподаватель танцев и фехтования Лирский, бывший солист балета с лицом Мефистофеля, а постановщица голоса, бывшая дворянка и со­ листка Большого театра Донцова, часто и подолгу болела. Стипендия задерживалась, начались ссоры, склоки... В этот день как-то само собой возникло собрание. — Черт возьми все! — воскликнул Сережка Воробьев,— Настанет когда-нибудь конец этому или нет? Я вас спрашиваю, долго мы еще бу­ дем все это терпеть? Какие из нас актеры выйдут, если мы будем так учиться? Где у нас руководство, в конце концов? У на с даже педагогов не хватает! — Правильно! Крой! — закричали мы.