Сибирские огни, 1968, №10

ет, кругом черемуха белая пахнет, а он ее не видит. Лунная ночь такая, что можно с ума сойти, а для него она и не существует. — Ну, знаешь, такая семьища кого угодно затуркает,— возра­ жаю я.— Попробуй-ка накормить да одеть всех! — Да не бедствует он! — восклицает Тоня.— Он же столяр и зара­ батывает неплохо. Да еще огород. Просто это уж человек такой зануд­ ный! И прижимистый. Попробуй-ка попросить у него тарелку капусты! Он даст, и молча даст, но так, что капуста в рот не полезет. А меня во всяких гадостях подозревает. Следит за мной. — Я о тебе соскучился,— шепчу я, но тут в доме что-то случилось, в окошко донесся крик снохи: — А куда вы глядели раньше-то?! Второй раз плиту топить, больно жирно! — А ты не командуй! — закричала и Тонина мать.— Невелика хо­ зяйка! Наживи себе хату да и распоряжайся в ней. — А вы прожили уже чуть не сто лет, а все, как блажениенькая! Щи вовремя изготовить руки отсохли. Цены-то на дрова да на уголь не игрушка вам! — Ишь ты, вызверилась, кикимора! Поленом попрекнула! Сын обя­ зан содержать меня. — Вы его уж живьем съели! Тоня сидит, опустив голову, зажав лицо ладонями. — И вот так целые дни,— глухо, в ладони, говорит она.— И заве­ дут, и заведут свою шарманку, слушать тошно. Пойдем! Мы выходим на улицу. — Унес бы я тебя отсюда на руках, но с нашей стипендией виллу не купишь и в Париж не поедешь,— вырывается у меня с горечью. — А что-то надо делать! Не могу я так больше жить,— непривыч­ но серьезно и задумчиво произносит Тоня. Лицо ее горит.— Главное, она и брата восстанавливает против нас, наговаривает всякое. Молча бредем мы среди деревянных домишек Закаменки... Н Е ОЖ И Д А Н Н О С Т Ь Все мы радовались: ТЮЗ переезжал в Дом Ленина. Это уже было настоящее театральное помещение! В большом зале, на сцене, за кулисами, в фойе с огромными окнами на Красный проспект, всюду суета, крики, стук молотков. Рабочие вешают на сцене сукна, занавес. Мы, студенты, втаскиваем в зал новые, обитые синим бархатом, кресла, закрепляем их рядами, привинчиваем к спинкам номерки. Студентки в фойе протирают окна, подоконники, зеркала, моют стены, окрашенные масляной краской. За окнами, в электрическом свете, сыплется редкий, крупный дождь, стекает по стеклам. Там, на улице, как объявили по радио, «господству­ ют теплые влажные ветры Атлантики, несущие снегопады». Мне чудится, что эти ветры пахнут океаном, еще не виданным мною югом. В таком ветре можно шататься всю ночь, мечтая о море, о кораблях. Инна, стоя на стремянке, протирает высокое трюмо. На ней какой- то старенький фартук, голова ее повязана марлей, лицо ее усталое. Я подхожу, закуриваю, Инна спускается со стремянки, садится на нижнюю ступеньку и берет у меня папиросу. — Ты чего? — спрашиваю я.— Жизнь не радует? — Ах! — и она машет рукой.— Дома у меня... На белый бы свет не смотрела! Ты, ведь, не знаешь, как я живу. Муж... Ревнивый» нудный.