Сибирские огни, 1968, №10

— Давай разденемся здесь,— предлагаю я и сдергиваю рубаху. Тоня берется за цветастый, широкий подол, снимает сарафан через голову. — Бежим! — кричит она. Песок такой горячий, что ноги не терпят, мы подпрыгиваем, кричим и несемся к воде. Идешь-идешь, а вода все по пояс, быстрая, мутноватая, прохлад­ ная. Под ногами твердый, гофрированный, приятный песок. ' Мы бултыхаемся, плаваем, топим друг друга, а потом садимся на берегу так, что наши ноги лежат в воде. Книга, книга моя! Где ты? Описать бы эту Обь. Как она живет в полночную грозу? Чем пахнет, как бурлит, как не­ сется? А лунные ночи на ее^пустынных островах? А что происходит, ког­ да половодье затопляет их? Рассвет. В весеннем тумане не видны заросли островов, а вода под­ нимается, бурлит между черемух и тальников. Или поздняя осень, пустынные, глухие протоки, остывшая вода кру­ тит в воронках золотой и красный мусор листвы... Однажды выпал ранний снег, и я увидел на снегу рыжие березы. Земля белая-белая, березы рыжие, а небо ярко-синее... Студеная осень, глухая ночь, паром, с обрывистого берега сыплет­ ся на него последняя тальниковая листва. Паромщик сидит в своей буд­ ке. Почему он не дома? Почему не спит? Как он живет? Какой у него характер? Что за семья у него?.. Необоримы и сладки были эти мечты о своих книгах, они давали смысл жизни, заставляли по особому видеть мир, который я стремился описать. С этой мечтой я часами мог быть один. И сердце томилось от предчувствия будущего, надеялось, верило. Под эту мечту славно засы­ палось и радостно просыпалось. Она заполняла меня то отчаянием, то счастьем и делала жизнь такой заманчивой и прекрасной, какой она, воз­ можно, и не была. Тальниковая Обь, между облаков огненные поляны заката, морося­ щая тьма осенней полночи, загадочный, неведомый человек — все вызы­ вало эту мечту о книге, а мечта эта, в свою очередь, неудержимо влекла вглядываться в эти земные чудеса: в обские протоки, в черноту шурша­ щей ночи, в человеческое сердце. И все это делало мою жизнь полной и кипучей. Погасни мечта, и погаснет для меня жизнь, обмелеет, утра­ тит свое затаенное, чудесное, и уже не увижу я в ней того, что вижу сей­ час, и не взвоЛнует то, от чего я теперь сам не свой. — Знаешь, я не люблю описывать шумное, крикливое. Всякие там открытые схватки,— говорю я Тоне. Она увлеченно.роется в песке, выбирая плоские гальки. — Взгляни-ка направо,— шепчу я. Тоня, мельком глянув, бросает гальку. Она бросает не по-мужски, резко, по низу, а по-женски левой рукой из-за спины вверх, и галька ее «не ест блины», а просто булькает в воду.— Видишь, двое сидят. Она облокотилась на колени, сжалась, уткнула лицо в ладони. А он, самоуверенный, развалился на песке, коль­ цами пускает дым, щурится. Что произошло? Или, что у них происхо­ дит? Может быть, вот сейчас у нее затухает любовь к этому парню! Или, наоборот, ока готова вымаливать ее? Меня прерывает радостный, детский смех Тони: мальчишка показы­ вает ей язык. — Как негритенок! Смешной! «Зачем я говорю?.. Больно-то ей нужно все это, — д ум аю я.— Вый