Сибирские огни, 1968, №10

У меня в к-кармане вошь на аркане, но я сейчас раздобуду V д-дирижера! — Неудобно. Не надо. — Да брось ты! Он б-бегает за мной, высунув язык, я могу ободрать его, к-как липку. Он мне может п-последние штаны свои отдать. Любовь, она ведь не к-картошка. Хочешь, я принесу т-тебе его брюки? Иногда она распоряжалась: — Сегодня в семь п-приходи к ресторану, я разорю одного т-туза на ужин! Я приходил, она меня знакомила с одним из своих пожилых «тузов» и потом вовсю хозяйничала за столиком, заказывая все, что ей взбре­ дет в голову. Она украдкой бросала на меня взгляд, и мы едва сдержи­ вали смех... Я захожу в общежитие. В подвальной комнате, заставленной кро­ ватями и тумбочками, накурено, шумно. Ребята получили стипендию и выпили. — Умей правде смотреть в глаза, не обманывай себя! — кричит Се­ режка Воробьев Ефремову.— Ну, что мы с тобой такое? Да настоящая посредственность, обмолвка природы! Ни яркой мысли, ни блеска та­ ланта, ни выразительной внешности. Все у нас обычное, серое, н'е нужное театру. Не жди, когда тебя отсеют, лучше сам отсейся! — Вот и отсеивайся, а я подожду,— злится маленький, но широко­ плечий, почти квадратный Ефремов. Весь он степенный, обстоятельный, дотошный во всем, рассудительный и какой-то бесцветный. Бесцветны у него глаза, лицо, волосы. — А я и отсеюсь! Ты думаешь, мне легко было понять, что я и те­ а тр— две вещи несовместные? И я все-таки не струсил, взглянул правде в глаза! Был я лаборантом на химзаводе и опять им буду. Там я на ме­ сте. А ты был бухгалтером, ну и крой, щелкай на счетах. Там будешь счастливее. Да и все мы... Какие из нас артисты?! Вот из Лерки да Ин­ ны будет толк. Лерка наверняка станет Народной, но только в опере, помяните мое слово. Но стервой будет, премьершей, истерики начнет за­ катывать! Я ухожу, чтобы Воробьев не добрался и до меня и не испортил мне весеннего настроения. Напрасно он так на себя, парень он способный и на уроках просто здорово играет Подколесина. И еще у нас способные, очень способные «Два Петька Два». У Петьки Сизикова, тонкого, долговязого, соломенно-желтые волосы, золотистые ресницы и ярко-черные глаза. У него бледное лицо и крас­ ные, сочные губы, словно он только что ел горстями землянику. Эти гла­ за и губы резко выделялись на бледном лице. Сонный, медлительный, он как будто ко всему равнодушен. Чего только не выделывал над ним Ериков! Спящему, он разрисовывал ему лицо гримом (нос делал красным, щетш — синими, губы — зелеными, уши — фиолетовыми), мог въехать на нем верхом в общежитие. Посто­ янно подставлял ему ногу, и Сизиков рушился в сугробы. А то, бывало, привяжет ему мочальный хвост, и Сизиков ходит с ним, ничего не подо­ зревая. А то начнет писать ему от имени какой-нибудь девчонки нежные записки или, наоборот, от его имени накатает девушке любовное по­ слание. Медлительный и безобидный, Сизиков только лениво мямлил: «Да брось ты... Чего ты... Ладно уж тебе...» Несмотря на то, что Ериков изводил Сизикова бесконечными про­ делками, жить друг без друга они не могли. Куда один, туда другой...