Сибирские огни, 1968, №10

разошлись, в театре тихо, пусто. В зале, на сцене темно. Только из орке­ стровой ямы, вверх, на занавес, падает бледный свет. По крутой лесенке мы спускаемся туда. Часть оркестровой ямы уходит под сцену, тускло горит дежурная лампочка. В полумраке все таинственно и печально, и хочется говорить шепотом, точно мы делаем что-то недозволенное. Пю­ питры, стулья, возвышение для дирижера, большой барабан в углу — все это одиноко, заброшено и будто покрыто вековечной пылью. Я делаю «выгородку»: устанавливаю стол, стулья, пюпитрами обо­ значаю двери. И вот начинаем репетировать, пока осторожно, вполголоса, чтобы не затвердить голые интонации без мысли, без общения. Я вхожу, стараясь соблюдать военную выправку, пытаюсь чеканить шаг, щелкаю каблуками, будто звякая шпооами. «Честь имею предста­ виться: Сокольский!» — говорю я, как можно «изысканнее», а сам внут­ ренне морщусь, чувствуя фальшь. Мою фигуру.обтягивает пестрый, дешевенький джемпер, из-под него на груди чернеет косоворотка, брюки на коленях вытянулись пузырями, залохматившиеся обшлага их ложатся на тяжелые ботинки, с побелев­ шими круглыми носами. Ну, какой из меня блистательный офицер, ко­ торого я изо всех сил стараюсь представить? Я запинаюсь от смущения, сутулюсь. ? — Знаешь, все так и делай,— ласково и тихонько говорит Инна, и кладет мне на плечи руки, смотрит в глаза.— Только внутренне - все другое. Ты сейчас хочешь быть ловким, светским, душкой-военным. Ты решил, что Сокольский шменно такой. Но это не твой план. Не получит­ ся. Иди от себя. Пусть это будет очень юный поручик. Совсем-совсем не­ испорченный. И внутренне очень стеснительный. И милый в своей стесни­ тельности, обаятельный в своей неуклюжести.— она говорит, приблизив ко мне лицо, обдавая теплым дыханием и сильным запахом духов. Я за­ ливаюсь краской, судорожно поправляю ворот рубахи. — Но ему уж очень хочется быть этаким гусаром, и он изо всех сил старается быть им. Но... не удается! И он от этого страдает, злится... А потом, когда начались события, он забыл обо всем и стал таким, ка­ кой есть. В общем, поставь самого себя в предлагаемые обстоятельства. Попробуем?! Мы повторяем сцену. Я вхожу и вовсю стараюсь быть лихим гусаром. И — чудо — я чувствую себя хорошо, все у меня получается, и не­ уклюжесть моя оправдана, и неумелая лихость, и наигранная подтяну­ тость. Мы повторяем несколько раз эту сцену, и я счастлив, я ухватил основу, «зерно» образа, оно было близко мне. Мы с Инной переходим к трудному месту, в котдром Сусанна хва­ тает векселя Сокольского, а тот начинает вырывать их. Во время борьбы поручик стесняется коснуться женщины, но все же вынужден охватить се, прижать к себе, а она, вместо того, чтобы вырваться, вдруг прини­ кает к нему. По Чехову, губы их едва-едва коснулись, так и было на прежних репетициях, но сегодня Инна вдруг целует меня крепко. Стою растерянный, изумленный, забыв о борьбе, о векселях, о ми­ зансценах, о задачах, о трактовках, о чеховском тексте. А Сусанна, за­ зывно, почти беззвучно смеясь, пятится от меня, идет в глубь комнат, и я, как на веревочке, спотыкаясь, плетусь за ней. Это плетусь я. Но такое поведение, такое душевное состояние нужно было и для.Сокольского. Инна останавливается возле барабана и, поправляя обеими руками волосы, говорит: