Сибирские огни, 1968, №10

и нет конца этому движению в зал, будто ползет мягкая, бесшум­ ная, похоронная процессия. Наконец мы садимся, я украдкой озираюсь, но нигде не вижу ребят. Гаснет свет, а беспокойство разгорается сильнее. В этом же зале где-то сидит Вера и страдает, и щеки ее лихорадочно горят, и она при­ творяется перед ребятами веселой. Но я-то все знаю, я знаю, что в этом темном зале сейчас кончилось все у нас с Верой. А может быть, все не так? Может быть, Вера уже переросла все, что у нас было, и сейчас спокойна? Ну, не спокойна, конечно, чуть взгрустнула все-таки, но не больше? От Тони пахнет мехом песца. Я угрюмо смотрю на экран с мель­ кающими людьми, а сам мысленно бегу по темному залу и загляды­ ваю всем в лица, заглядываю, отыскивая Верочку... МОЙ КОНЕК-ГОРБУНОК «Что Иванушка не весел, что головушку повесил?» — доносится со сцены пленительный, звонкий, совсем детский голос Зои Булгаковой и слышится легкий топоток копытцев ее Конька-горбунка. «Ох, беда, бе­ да, конек! Царь велит достать Жар-птицу в государеву светлицу. Что мне делать, горбунок?» — воет, заливается слезами Иванушка. Зал хо­ хочет. Я горько усмехаюсь, чувствуя себя в положении Иванушки-ду- рачка, которому нужно изловить Жар-птицу, только нет у меня Конь­ ка-горбунка, нет у меня палочки-выручалочки. Я забился в полутемный уголок на сцене среди свисающих чер­ ных сукон, завязанных внизу огромными узлами. Сижу на ступеньках, обтянутых рогожей, они ведут к царскому трону. Заднюю часть коня я уже отыграл, скоро будет сцена Иванушки и царя, а я буду стоять возле трона с алебардой. У меня соломенные волосы, остриженные под горшок, на щеках моих, как у деревянных матрешек, яблоки румянца, вылепленный из гуммоза кончик носа глупо вздернут, я в бархатном зеленом кафтане со стоячим чуть ли не выше головы воротником, в русской вышитой рубахе, в сафьяновых, узорчатых синих сапожках. И нелегко мне сейчас, как этому Иванушке. Все у меня сплошная неудача. Стихи я бросил писать, не давались они мне, и потом то, что меня волновало, можно было рассказать только в прозе. Зачем мне му­ читься, пытаясь втискивать в стихотворную форму наш быт, характеры людей, их разговоры, разные события, дожди и листопады, обские раз­ ливы и вокзалы, пристани и дороги, если все это широко и вольно могло быть изображено в прозе. Но и она мне не давалась. Вот уже одиннадцатый раз я переписываю рассказ о старике, который потерял свой дом, свой город, и все не получается, все у меня худосочно и блед­ но... Да ведь я описываю только внешние события! А что бывший до­ мовладелец думает, чувствует?! Да-да! А как живет его душа? Каково «зерно» его характера? Как можно его сыграть? Он ведь терпит кру­ шение, страдает, ненавидит:.. У меня же не шумит в рассказе жизнь. В мире вон что делается! И спектакли ТЮЗа этим же накалены. ТЮЗ, как раньше «Товарищ», вовсю воевал за социализм. О чем только не рассказывали его спектакли! О пятилетке и об ударниках, о кулаках-кровососах и о борьбе за промфинплан, о фашистах в Германии и об освоении Арктики, о битве за уголь и о вредителях. Зал волновался вместе с актерами и приходил в ярость, когда вре