Сибирские огни, 1968, №10
Каток пустой, только две-три пары иногда проносятся мимо нас с Верой. С молчаливым отчаянием и нежностью я целую и целую хо лодное лицо Верочки, ее жесткие, шершавые от инея ресницы, точно опять прощаюсь с ней, и в то же время мне смутно, нехорошо от того, что я сейчас совершаю по отношению к той, которую мысленно вижу на дымящемся мосту. Звенят коньки, горит луна, клубятся белые деревья, пусто, в окнах школы черно. Нет, никуда я не хочу уходить от Верочки, здесь, с ней, настоящее, что будет всю жизнь в моих воспоминаниях. Я на бегу охватываю ее плечи, она запинается о мою ногу, и мы валимся в суг роб у подножия белых деревьев. — Как же теперь, что же теперь,— бормочу я. Наши лица залеп лены снегом, мы лежим, не встаем.— Я не хочу без тебя... слышишь ты, слышишь? — Это мы с тобой расстаемся,— грустно, но спокойно, как умуд ренная, старшая, говорит Вера. Она всегда была старше меня, прозор ливее. А теперь будто стала совсем старше. — Нет! — говорю я. — Да! — уверяет она.— Ты это и сам чувствуешь. У тебя началась другая жизнь. Мы здесь не виноваты, это уж так устроено... Было детство, и ушло детство. Мне чудится в голосе Веры незнакомый холодок. Он пугает меня. Дома я уткнулся в подушку, долго не мог уснуть. А утром, морозным, солнечным, проснулся, и на душе было легко и радостно от этого утра и от того, что я живу... Вечером я с Тоней пришел в кино на фильм «Бабы рязанские». Едва мы вошли в фойе, как столкнулись лицом к лицу со всей моей прежней компанией. — О, Вася Краешков! Жертва Мельпомены! Будущий Отелло и Шейлок! — болтал Додька, тиская мою руку. И тут же изумленно осекся, глядя на Тоню. Вокруг ее шеи обвилась горжетка — белый пе сец с черным носом, с янтарными стеклянными глазами. И Севка и Ни на Покровская смотрят на нее. И главное, Верочка здесь! Толкается толпа медвежьи мягкая, пухлая от косматых дох, шуб, шапок, растоптанных валенок. Гремит джаз, певица поет: «Дымок от папиросы взвивается и тает...» Залившийся краской, я не знаю куда деться. — Здравствуй. Как твои успехи? — ласково спрашивает все пони мающая Нина, помогая мне овладеть собой. — Вот это наши ребята,— говорю я Тоне,— мы вместе учились... А это — Тоня, студентка наша... Лицо Тони улыбается из снеговой песцовой пышности, она с ленцой протягивает ребятам крупную, белую руку. И Вере тоже протягивает. С каким же чувством Верочка касается этой руки? Странно! Она посматривает на меня и на Тоню не с тоской, не с ревностью, а с каким-то простым интересом и любопытством. И вдруг я чувствую, что она далеко-далеко от меня, что она как-то стала взро слей и умнее меня, точно это я школьник, а она студентка. Севка в широкой, длинной дохе, в белых бурках, в шапке пирож ком, говорит о чем-то с Тоней, я — с Ниной, а Вера, оживленная, бол тает с Додькой, смеется. Слава богу, грянул звонок, и все двигаются в зал, идем и мы, и надо же Тоне взять меня под руку. Ребята сзади нас, они видят это, и, конечно, Вера тоже видит, и теперь ей уже все ясно. Я иду, поеживаясь лопатками, точно спину мою царапают взгляды, S Сибирские огни № 10 ИЗ
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2