Сибирские огни, 1968, №10

— Артист, милый мой, должен иметь слух,— холодно говорит она и смотрит на меня так, что мне ясно видится в ее руке лорнет, через который она пренебрежительно исследует меня с головы до ног. Я жар ­ ко краснею и облизываю пересохшие губы. — Пойте за мной,— и она низким, грудным, но уже дребезжащим голосом тянет гамму, я с ненавистью, но довольно точно тяну за ней: «А-а-а-а». — Слух-то у вас есть, но он не развит,— свысока внушает мне Донцова. Пес громко зевает и лязгает зубами, захлопывая пасть.— Окружение... семья, должно быть, была у вас такая... Музыки вы с дет­ ства мало слышали, вот и... Звук у вас горловой, открытый, вульгар­ ный,— и она резко, передразнивая, тянет: «а-а-а-а».— Вы опирайте ды­ хание на диафрагму,— и она тычет мне под ложечку,— и посылайте звук в маску, приподнимайте небо, как бы в полузевке,— и она поет чуть в нос: «а-а-а-а».— Тогда будет звук благородный, прикрытый. А так, с посаженным на горло голосом вас не хватит и на один спек­ такль: захрипите. • Я долго еще тяну за ней гаммы, стараясь понять секрет легкого и долгого дыхания и этой чертовой «маски», которая будто бы таится где-то между переносицей и лбом изнутри. У нас тут несколько бывших. Реквизитор — бывший украинский актер-комик,. который однажды, во время спектакля сошел с ума и вместо арии пьяного Карася в «Запорожце за Дунаем», вдруг завопил из «Демона»: «Клянусь я первым днем творенья, клянусь его послед­ ним днем»... Музыкальную грамоту преподает известный в свое время в Сибири тенор Аносов. Уроки танцев ведет бывший солист балета с острой бородкой, с крючковатым носом и с очень ехидной, сластолюбивой улыбочкой красных губ. Он напоминает Мефистофеля, вырезанного на трубке или набалдашнике трости. Театральная фамилия у него — Лирский. Этот шестидесятилетний старик, легонький, почти невесомый, пря­ мо-таки порхает и закатывает такие прыжки, так плавно змеятся его руки, так он долго вертится на одной ноге, что ему впору танцевать «умирающего лебедя». Мы, в физкультурных майках, сатиновых шароварах и тапочках, рассыпались по всему темноватому, холодному фойе, в котором я еще недавно, школьником, прогуливался с Верочкой. Пианистка играет то мазурку, то венгерку, и мы тренируемся^, ра­ зучиваем замысловатые па. И эта чертовщина для меня вроде мате­ матики. Как я ни стараюсь, я не могу попасть в такт, ноги, как дере­ вянные, отказываются выделывать всякие ловкие фокусы, мне кажет­ ся, что все смотрят на меня и презирают мою неуклюжесть, мой нека­ зистый вид. Я оглядываюсь, но никто на меня не смотрит, студенты прыгают, притопывают, кружатся. Вон Тоня, хоть и тяжеловато, но хорошо, с ленивой грацией, вы­ полняет свой урок, Сережка Воробьев тоже ловко работает ногами, у Соболева и у Петьки Сизикова, как и у меня, ничего не получается. Петька Ериков хватает его за ногу, и Сизиков валится на четверень­ ки. Хорошо двигается красавица Лерка, все получается и у Инны, а вот у меня... Ах! Слуха нет, двигаюсь черт знает как, голос «открытый, гор­ ловой», да какой же из меня артист будет? А может быть, я ошибся, пойдя в театр? Мне становится не по себе. Я теперь уже не представ­ ляю жизнь без репетиций, без спектакля, без шума гримировочных,