Сибирские огни, 1968, №10

Сжимая в руке воображаемую дужку, я выхожу на середину каби­ нета, представляю сруб, заглядываю в него. Во-он, глубоко-глубоко, в темноте, мерцает вода. А взгляд мой упирается в ковровую дорожку. Противное состояние. Как ведро-то опускать? Ага, тут ворот, веревка на нем. Я цепляю ведро на крюк. Нелепо мельтешатся руки в пустом воздухе. Перебираю веревку, пустое, легкое ведро летит вниз, громы­ хает о сруб, вот шлепнулось в воду. Ага, его нужно поводить из сторо­ ны в сторону. Готово, зачерпнуло. Тяжелое! Здесь должна быть ручка ворота. Движения круглее, напрягайся, чувствуй тяжесть ведра. Вон оно ползет! Так. Хватаю за дужку, с усилием ставлю на сруб. Вспоми­ наю: хорошо, вкусно пить из ведра, и я тыкаюсь в воздух лицом, труб­ кой вытягиваю губы, сосу воду, вытираю рот и, сгибаясь, уношу ведро. — Ну, ладно. Спасибо,— говорит Кислицын.— Только ты веревку- то не отцепил, так и понес с веревкой. И опять они смеются. — Теперь представь: ты спишь, и вдруг просыпаешься от шороха. Открываешь глаза и видишь: в окно лезет вор. Что ты будешь делать? Как будешь вести себя? Сыграй нам эту сценку. Это уже потруднее этюда с несуществующими предметами. Я ложусь на диван и начинаю играть. В конце сценки я огрел вора по голове стулом и связал его. Должно быть, я все это проделал сквер­ но, фальшиво, потому что на душе было как-то противно и стыдно. Хо­ рошо было только в тот момент, когда я у слышал стук окна и ясно уви­ дел' в темноте лезущего человека, и испугался. И правда, Андис ска­ зала об этом месте: «Верю!». — Подожди немного в коридоре,— говорит мне Кислицын. Я выхожу из кабинета на сцену. Спектакль уже окончился, и ра­ бочие разбирают декорации. Занавес открыт,- из пустого зала на про­ хладную сцену катятся волны теплого душного воздуха — партер толь­ ко что был переполнен ребятами. Рабочие стучат молотками, с громом волокут куски разобранных деревянных гор, какие-то косые подмостки, бутафорское корявое дерево. А там, за дверью, решается моя судьба. От волнения ноги мои дро­ жат, и мне хочется сесть. О чем они там толкуют? Неужели не при­ мут? А Севка с Додькой, наверное, потеют над алгеброй и не знают, что я и где я. Из кабинета выходит Андис и улыбается мне: — Заходи! Я вхожу ни жив, ни мертв. — Ну, поздравляю тебя, дорогой мой, ты принят! рокочет голос Кислицына.— Сдай заявление и документы в канцелярию. . Вот ведь какие бывают в жизни чудеса: в десять утра меня исклю­ чили из школы, а в час дня я уже сижу на уроке техники речи и гре- нирую свой «речевой аппарат» бессмысленной скороговоркой: «Шит колпак не по-колпаковски, надо его перешить, переколпаковать, перевы- колпаковать, чтобы он был сшит по-колпаковски». Сижу ошеломленный, счастливый, всем еще чужой, незнако­ мый... Когда мать узнала, что я поступил в театральный техникум, она всплеснула руками, заплакала, запричитала, как над покойником. — Да разве же это работа?! — ужасалась она.— Никто и уваже­ ния-то тебе не окажет! Сопьешься ты, с бабенками закрутишься, а там и карты придут... Бездельничать всю жизнь будешь, в бирюльки играть, из города в город по шпалам бродяжить, голодом насидишься! Ни семьи, ни дома своего...