Сибирские огни, 1968, №10

Вера посмотрела на нее с холодным удивлением, как на чужого человека, который делает глупости. — Что ты уставилась на меня? — рассердилась мать.— Привыкла своевольничать! Весь вечер Вера пролежала на диване, закрыв глаза. Меж бровей не исчезала складка, а на шее сильно пульсировала жилка. Из темноты дул ветер, стегал по окнам песком. Но через два дня Вера все-таки ушла на занятия кружка. — Ты понимаешь, что мы разучиваем песни на немецком языке! — доказывала она.— Это продолжение уроков, практика. А у самой внезапно появилась мысль: «Не люблю ее». И от этой мысли в груди стало холодно, пусто. Зинаида Ивановна задумалась на секунду, а потом сказала мно­ гозначительно: — Хорошо. Сходи, сходи... А я в это время сидел у Севки. Роясь в каких-то старых, истрепан­ ных книжках и журналах, он рассказывал нам об Антоне Сорокине. Был он сыном богатого купца, но с детства возненавидел деньги и в юности написал против них монодраму «Золото». Богатые мира сего объявили его сумасшедшим. Вот тут и начались его чудачества, всякие скандальные трюки, его шутовство, розыгрыши и пародирова­ ние богачей, а потом Колчака. — Сотни анекдотов, сногсшибательных историй рассказывают <о нем до сих пор,— ораторствовал перед нами Севка.— Так вот, вто­ рогодники, я решил написать книгу о жизни этого необыкновенного че­ ловека. Буду собирать о нем материал! Мы смотрели на Севку с уважением, он всегда подавлял нас своей эрудицией. И только Севка начал нам читать новеллы Сорокина «33 скандала Колчаку», в окно раздался стук. К стеклу прижалось сумрачное лицо Веры. «Что-то случилось»,— подумал я... Глухой осенний вечер. Улица пустынна. На дороге сидит черная собака и лает, и лает. Очень неприятно, когда во тьме так лает соба­ ка. От этого лая непонятный страх заполняет душу. Мы сидим на скамейке. Снег еще не выпал, но очень холодно и ветрено. Пряча мерзнущие руки в карманы, я слушаю рассказ Веры. И от этого рассказа, и от двойного лица Вериной матери, и от леденя­ щего черного ветра — жизнь кажется мне угрюмой. Словно прячась от нее, я натягиваю на уши негреющую кепку, поднимаю воротник, за ­ талкиваю руки в рукава. А собака надрывно все лает и лает. — А что же делать? — спрашиваю я,— Может быть, и правда мне перейти в другую школу, если тебе от этого будет лучше? — И не думай! Еще чего,— сердится Вера.— Человек, которым крутят, как хотят,— ничтожество! Да я лучше^ из дома уйду! Лай собаки уже походит на хрипливый вой. Да что ока, проклятая, взбесилась? Пойдем отсюда,— говорю я, поднимаясь со скамейки... Мы бродим по темным переулкам, пытаемся вспомнить лето, ра­ боту в лагере, но разговор не клеится. Исчезло то, едва уловимое, свет­ лое, волнующее, что всегда было между нами... Я прятался за углом дома, когда Вера постучала в свою дверь. Ей не ответили. Она еще постучала, и тогда за дверью раздался крикли­ вый голос матери: