Сибирские огни, 1968, №9
Зимой по ошибке колхоз вывез стог сена у Чернобурки. Она прибе ж а л а с контору и так расстоналабь, что в ушах от нее свербило. Сено ей возвратили, переметали стог во дворе, но Демидов позвал Пелагею Панкратьевну на «большой разговор». Чернобурка как чуяла, зачем ее председатель за стол с собой посадил, и сама начала. «Добрый ты человек, Александр Никитич, но прослышала я, что будто бы собираешься ближний покос у меня отобрать?» «Собираюсь, Пелагея Панкратьевна, как есть, собираюсь. Много скота у тебя развелось...» «Говоришь и не смеешься. Какая скотина? Две коровешки...» «Нетель скоро растелится, будет коровой дойной — третьей по сче ту... Тебе бы не плакаться, мне бы не слышать». «Добрый ты, добрый, а такое мне говоришь... И так мы живем на птичьих правах, а ты на пустяк такой, как нетель моя, глаза не хочешь закрыть. Зн ал бы ты, как мне эти коровушки достаются! Старая я, вся изболелась, а туда же — в резинку тянусь... Ох, боки мои, спина...» «Ты здоровая, Пелагея Панкратьевна, зря на себя наговариваешь». «Где уж здоровье, милок! По утру иной раз и не встала бы: внутри как в прогоревшей печке». «Это как же?» «А так: и пусто, и холодно — одна зола». Демидов расхохотался, а Пелагея, Панкратьевна в слезы. И не счастные-то они, Щукотьки, и ненавистные всем! Гаврила Титыч с вой ны не вернулся — убили, а матери разве не жалко сына родимого? Всякое-разное про Гаврилку-то говорили, а того, что мать о нем ведает, не знают. Чуткую душу к людям имел, в куске хлеба рабочему не от казывал , понапрасну не обижал, а ведь тоже в начальниках все ходил, в больших головках. А что несчастье с ружейной болванкой вышло, так это с кем хочешь могло случиться. От сумы да от тюрьмы не зарекайся. Несчастье, оно, как смерть: всякого рано ли поздно найдет... Много тогда Пелагея Панкратьевна времени у Александра Никити ча отняла, все словами его на месте держала . А он как стал на сво ем — вежливо, тихо,— т ак и стоял. И Пелагея Панкратьевна вдруг махнула рукой, так сладенько улыбнулась и говорит: «Как хочешь, как знаешь... О, господи!» Откланялась поясно, вышла. Удивлен был Демидов таким поворо том, но радовался: «Может, проймет старуху... Вот дал бь: бог!» Ходил, приглядывался Демидов: как же теперь Пелагея Панкрать евна будет д ержать себя с ним? Илья? Калистрат? Физа? Держались, как прежде,— д аж е с пущей еще приветливостью. В гости опять же пытались зазвать, только Нюшка, жена, не хотела про это и слышать. Так дни проходили. Повстречается Пелагея Панкратьевна с ним — поздоровается душевно, прискажет, прибавит словечко какое доброе, о здоровье председательском справится, о сыне-малютке спросит. «Сын растет, молока у матери много, а у меня здоровье — смешно говорить!— медвежье». О Физе тоже слов больше не было: отстала она, отступилась от Александра Никитича... Возле болота конь привычно остановился. Демидов молодцевато спрыгнул и повел коня в поводу. Конь увязал в ржаво-зеленой жиже, всхрапывал, нервничал, стриг ушами: т ак было всегда с ним на этом месте. Конь торопливо выдергивал ноги, сильно брызгал торфяной грязью — залепил хозяину спину и сапоги. Л ежа ло болото между двумя
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2