Сибирские огни, 1968, №9
/ В марте стали чернеть укатанные лыжни, что уводили в далекий лес за корчевками. По этим лыжным дорогам ходили Максим с Гош кой зайцев стрелять, белок выпугивать из гайнушек, скрадывать ряб чиков но ельникам и рябинникам. И вот уже снова лето; Максим с Гошкой отправились на Эзель- Чвор. На лоскутках раскорчеванной, отобранной у тайги земли, на ма лых клиньях и небольших полянах душисто переплетались цветущие клевера, а над клеверами гудели и копошились густо шмели, земля ные пчелки, порхали бабочки разных размеров и разных окрасок. По окаймлявшим поля завалам , которые здесь от корчевок остались, носи лись с фырканьем бурундуки-задерихвосты, мелькали полосатыми бе- сенятами то ка колодинах, то в чащобе сухих, источенных короедами сучьев. Гошка с Максимом не могли удержаться, чтобы не кинуть в бурундуков палкой, комком глины или просто не побежать за ними. Казалось, бурундуки зазывали их поиграть ‘в догонялки. Из рябинников и калинников выпархивали шумные, сумасшедшие рябчики, усажива лись на деревья низко, дразнили, и в них надо было тоже что-нибудь кинуть: страсть, страсть охотничья мучила Гошку с Максимом. Под зноем, настороженно тихо в лесном окружении, стояла высо кая рожь, чистая, длинноколосая, с натопорщенными усами, а по ме жам, по краю дороги, васильки голубели в зелени трав и редкий ме довый кипрей кружил головы пчелам и бабочкам. — Вот,— таинственно начал Гошка,— шли два кореша, а навстре чу медведь. Куда корешам деваться? А возле дороги все поле-было засеяно ржой... — Ах-ха-ха! — закатился Максим, тряс головой и качался.— Ох-хо-хо! То-то тебе двойки и ставят за сочинения. Ржой... Ух-ху-ху! Рожью, понял ты, ро-ожью? Только что Гошка вышагивал по белопесчаной лесной дорожке с весельем и озорством в узких остяцких глазах, а тут изменился — психанул тихо, надулся. А надувался Гошка потешно: губы сожмет, глаза сошелит, круглые ноздри раздует, пыхтит, сопит. Смешной был Гошка Очангин, когда сердился, но сердце у Гошки было отходчивое. Максим это знал и ценил в своем друге. Смех Максим в себе пересиливает, перебарывает, исподтишка на блюдает за Гошкой мокрыми от хохота глазами. Еще бы разок рас катиться, да Гошка, пожалуй, назад повернет, и придется Максиму одному на Эзель-Чвор с почтой топать... Дорога в сосны пошла, ржаное поле кончалось. В прошлому году на этом поле в колхозе пшеница росла, густая, тоже, как рожь, и чи стая. Ж а л ее сухонький старичок на лобогрейке, все обкашивал, об кашивал к центру, а Максим ждал стоял, когда пятачок останется: перепелов ему посмотреть хотелось, как они вылетать будут. Но перепела были такие жирные и тяжелые, что никуда улететь не успели, и сухонький старичок з аре зал трех птиц лобогрейкой. Он соб рал их и положил молча в белый мешочек — кровь пятнами вы ступила. Дальше проезжий им попался на лошади, эзель-чворовский. — Куда, странники, калики перехожие, путь держите? — шуточно и былинно спросил он ребят. — Почтальона вашего временно подменяем: газеты, письма несем. — Ну, дело, дело... А я подумал: уж не свататься ли к нашим девкам идете? — Дома своих найдем, чужие зачем?-— нашелся Максим, пощел-
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2