Сибирские огни, 1968, №9

— Нюхат табак, нюхат... — И не чихает? — Все про них знаешь! — удивился Кальзя.— Д а ты с ними долго ли жил? — До войны и потом еще... А мать с братишкой моим еще дольше. Елена Ефимовна, такая участливая и чуткая к разговору, подли­ вала гостям чай из фарфорового расписного чайника, большие внима­ тельные глаза ее перебегали с лица на лицо — с Максима на Кальзю. В окно она увидала, что идет сюда Васса Донатовна, не спеша, устало, вразвалочку: в гости с работы, к вечернему чаю. Обрадовалась хозяй­ ка: хоть мрачные разговоры разрядятся. / — Такого вы нам медвежонка забавного привезли!— сказала с улыбкой Васса Донатовна Кальзе.— Д а боюсь — ребятишки его изозлят. Гостья за стол, а Кальзя с Максимом из-за стола: Максиму хоте­ лось старого остяка с глазу на глаз порасспрашивать, попытать. И ког­ да Кальзя на крыльце иглицынского дома трубку-каньжю курить сел, Максим узнал от него еще одну новость, и тоже — печальную. Новость эта касалась пылосовского семейства. Калиска, большуха пылосовская, выходит дело, из Пыжина в Кар- гасок умотала. Мальчонку своего, в девках нагуленного, майехе на ру­ ки бросила — пеленошного. Об этом Максим что-то такое и раньше слыхал. Кальзя теперь то же самое повторял: значит, не врал старый остяк. Тетя Стюра нянчила, нянчила, да и выходила мальчонку: пятый год ему шел. Мать-блудня в Пыжино, хоть изредка, но появлялась, аха- ла-охала, глядя на сына своего Вальку. Игралась-возилась с ним, пла­ к а л а— такой у нее красивый да интересный сынишка растет! С собой хотела забрать, в Каргасок увезти, да тихая кроткая мачеха тут мед­ ведицей на нее поднялась: «Не отдам и сказ весь!» Калиска без вести приехала, без вести и убралась. Так, видно, ей нужен был сын ее, Валька. Стюрка осталась свиней орсовских холить, дом свой многодетный вести. Гаврила Гонохов, Стюрин отец, от трахомы совсем ослеп — по до­ му, что мог, наощупь делал, а так больше днями-ночами лежал на печи, новздохивал да поскуливал... А тем летом Ивана Засипатыча из тюрьмы раньше срока домой от­ пустили: работал он, говорят, хорошо, прилежно, так вроде за это по­ блажку дали ему. Вальку — внучонка — он так полюбил, как, может быть, никого за всю жизнь свою неправедную. Живое дите, смышленое: пять лет ему нету, а оно уже веселит мужика: под гармошку ряженым, скоморошком пляшет. Вот тебе на тебе — суразенок, нагуленный дочерью в девках, а вон как за сердце крепко схватил Ивана Засипатыча... А он ведь, Иван Засипатыч, за это дочь свою чуть на смерть не забил... Жалостливый да странный какой-то стал Пылосов, как из тюрьмы-то вышел: выпьет и плачет умильно, слова добренькие бормочет, трет глаза впалые кулачи­ щем. Внуку Вальке как«х только слов не наскажет Иван Засипатыч: и пригожий, и ласковый, и незабудка-то он, и черемуха. Дети родные лас ­ ки такой от отца не слышали. А Калиску огнем сжигал Иван Засипатыч: уродина, гадина, шелопутная, суконка — хвостом вильнула, от ребенка уехала. Блатяцких слов понабрался Иван Засипатыч, в сердцах их на голову дочери сыпал. Ругал, изничтоживал он Калиску, а внука еще сильнее голубил. А если сердился когда, покрикивал,— то больше в шутку... И тогда, в ноябре, выходит дело, Иван Засипатыч не думал оби­ деть внучонка Вальку... Голова у Пылосова с похмелья болела, разла