Сибирские огни, 1968, №9
Обмывала ее бабка Ульяна; с молитвами, вздохами, обрядила опять в то же, в чем мать умерла, только постиранное, починенное. Положили Арину в сосновый гроб с хрустящими стружками, накрыли старой холсти ной. Понурый мохнатый конек отвез на кладбище, и — пока гроб опуска ли в неглубокую яму, выбитую в промерзлой земле ломами, пока комья глины обваливали — стоял конек смирно в оглоблях, большую голову свесил к ногам, глаза зажмурил. До весны жили Сараевы ребятишки с тетей Валерией, Максим че тыре класса окончил, свидетельство получил, и были у него в том сви детельстве все пятерки. Три фотокарточки с матери, акварельный порт рет отца,1когда он еще в гражданскую воевал, и это свидетельство Мак сим уложил в серую папочку, перевязал ниткой суровой и спрятал в сохранное место. Егорка вытянулся большой, бегал по улице, расшибался, в босые ноги занозы всаживал, часто мальчишки лупили его ни за что, ни про что. Максим не давал брата в обиду, но все время следить за ним ему было некогда: приходилось на прожитье промышлять. Егорке с осени в школу идти предстояло, Максим этому радовался, а сам Егорка, как только о школе при нем говорить начинали, носом хлюпал, мотал свет ленькой головенкой — боялся школы, чудак. Потом Сараевых ребятишек определили в детдом. Повезли их во дой в Усть-Чижапку. на Васюган. Катера, баржи, паузки, пароходы. В Большом Каргаске на приста ни грузчиков — в крепких еще гимнастерках — неторопливая беготня: носили они тюки на горбушках, ящики, кули с мукой, с солью, выбира лись из трюмов — трапы шатались, скрипели. Складов по берегу длин ный ряд, беленые доски ворот, замки на дверях складов, как гири, не сметное множество дров — сдженных, для пароходов. О причал волны сбские бьются, на радужной зыби лодки качаются, ребятишки на заво дях с удочками сидят — ершей ловят. Много домов высоких, в два этажа, тополя серым пухом пушат, воробьев несусветная колготня. Над домами самолеты проносятся, низко — белые цифры, как на ладошке, видно. Вот диво! Максим с Егоркой немеют: задерут головы, рты раскроют, д а ,т ак и стоят. Максим, когда узнал, что их в детдом отправляют, без конца думал об этом. У кого только можно было — у всех выспрашивал, что там да как. Говорили по-разному, а больше плохое: в детдом попал, считай, пропал — воровству научат, а на другое и не рассчитывай. Ну, одевают, кормят, в школе учат, конечно. Ничего, дескать, жить можно и там, не пропадать же... Максим все это в мыслях держал, пока до Каргаска ехали. А тут самолеты да пароходы потеснили тревожные мыслишки: про детдом как-то неясно думалось... Катер с паузком медленно плыл вверх по черному Васюгану. На пристанях мошкара налетала, особенно к вечеру, а ночью — и в просмо ленном трюме, среди ящиков и мешков, не было от нее спасения. Днем же, при солнце и встречном ветре, было прохладно, гнус отлетал, заби вался в травы. Можно было во все глаза на дикие берега смотреть, птиц голосистых слушать, следить за утиными стаями, как они от плеса к плесу перелетают, от песка к песку. В половодье река Васюган широкая, рыбная. По берегам местами сразу тайга непроглядная, зверь к водопо ям выходит. А где луговины чистые, там шалаши видно, старые б а л а ганы покосников. Остяки попадались на обласках, загребали широ кими легкими веслами, изо рта трубки криво торчали, от дыма глаза узились. На остяков Максиму любо было смотреть: на всю жизнь вошли ему ь
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2