Сибирские огни, 1968, №9
осмотрел, заглянул и под берег, и под кусты, что около балагана росли. Наверно, все-таки Оська за ними подглядывал и подслушивал, и это Максиму было не по душе. Но скоро он успокоился, подсел тихонько к костру, над которым бурлил детдомовский ужин — неизменная пшен ка, политая постным маслом. Обкуривало дымком, отгоняло прочь кома риную стаю, клонило в легкий томительный сон после трудного дня. Васса Донатовна смотрела на них как-то тревожно и ласково. Ольга-Пончик поставила перед ней ведро — ягодой угощать стала... В засученных до колен штанах, от загара темно-румяный прита щился с озера Гошка Очангин с длинной связкой больших окуней. Вы стругал остренькую рогульку, распластал окуня по спине, насадил и присел у костра жарить. На Максима он сердился: Максим от него вро де начал откалываться. На рыбалку идти отказался, а девчонку пошел пасти... \ — Сильно клевало? — Максим виновато себя чувствовал. — Всегда клюет...— Гошка лицо отвернул — в глаза ему дымом дыхнуло: ветер поднялся к закату, разметывал пламя и золу. «Надулся, как мышь на крупу... Я тебе не привязанный, куда хочу, туда и хожу». Лениво, сгорбленно брел сумрачный Оська по выкошенному; ветку в руке он нес — всю в крупных, тяжелых ягодах. Ягоды в рот он кидал по одной лениво, жевал и морщился, будто бы ел не смородину спе лую, а калину какую. «Ну да — следом ходил, зануда, шакал,— р а з дражился против него Максим.— Ольгу, что ли, ты караулишь? 0 6 - рыбишься! Или меня стережешь? Стереги, стереги... Узнать бы, за к а кое такое дело Ольга-Пончик хотела тебя на кусочки разрезать. Узнаю!» Неожиданное случилось на второй день на гриве, где девчонки сгре бали сухое сено в валки, а мальчишки эти валки в копны скатывали. Еще до обеда Оська Кочер отманил Ольгу в сторону и говорил с ней о чем-то сердито, но тихо и сдержанно, а потом из себя вышел и закри чал сквозь задышку: — Беги, пока не ободрали! К этому Оська прибавил грязное слово, оглянулся и укололся об острый, как вилы, Максимов взгляд. Максим стоял в отдалении и делал вид, что перевязывает ручку у своей «бриткой» тонкожалой литовки. Оська, видно, не ожидал этого, цыкнул слюной сквозь зубы и пошел, сгорбатившись, к берегу кинжарской протоки. Ольга осталась стоять понурая, слезы глотала. Максим не сразу к ней подошел, а когда по дошел — она отвернулась резко — косу ей на плечо занесло, мочки ушей густо набрякли краской. — З а что? — спросил осторожно Максим. — Кошки его скребут... Вчера он слышал, как мы про него гово рили... Ты не трогай его, а то он взбесится. — Он когда-нибудь бил тебя?.. Ну, не молчи. — Я сказала: потом-потом расскажу... Сейчас не могу, не хочу. Не спрашивай меня ни о чем.— И она размазала по щекам слезы. Ольга на гриве грабельками ворошила сено, задумчивая, какая-то взрослая — в коротком платьице-сарафанчике, голоногая. Она накаты вала зеленый валок, прижимала сено к ноге — гнала по прокосу чисто, не трусила клочки. На полных икрах загар сухими былками был исца рапан, исчерчен кривыми, белыми черточками. Работала Ольга не от влекаясь, в забывчивости: скребет грабельками, катит себе валок, как снега ком. Под сухое шуршание сена о чем-то думала, о плохом ли, о хорошем... или вообще ни о чем: двигалась, как полусонная, втянутая в привычное дело.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2