Сибирские огни, 1968, №9

некуда, а по праздникам — чернобурку она надевала. И попало с тех пор на язык это прозвище: Чернобурка, Чернобурая лисынька! Степка Иглицын с фронта в сорок четвертом вернулся — без левой руки. Был до войны он в колхозе бухгалтером, а когда уходил — место его одна тихая бабонька заняла. Иглицын Степка как только перешаг­ нул конторский порог, как только вошел опаленный, худой, с пустым ру­ кавом, так эта бабонька тихая за бухгалтерский стол его усадила, все бумаги перед ним выложила. «Принимай, Степа, давно тебя ждем...» Влез он в бумаги, разворошил отчеты и ведомости, а там и не ра­ зобрать сразу — так перепутано все. Стал он до правды докапываться, но видит: не разобраться ему. Без него председателей много сменилось, а новый хозяин, Илья Титыч Щукотько, второй всего год «эзель-чворов- ским головой» ходит. К старым грехам Илья Титыч новых прибайил, и Степка это чутьем чуял. Вот и начал он с ним выяснять, какие доходы колхоз получил и куда, по каким статьям эти доходы исчезли. Илья Ти­ тыч смешками отыгрывался, волосы черные — с медным отливом — кос­ матил, глазами водил — круглыми, в красноватых прожилках, ресница­ ми вздрагивал, словно в лицо ему дули. «Я, друже, за всех не ответчик: до меня здесь напутали много, а мне приходилось концы с концами сводить»,— мягко стелил Щукотько. «Вот же бумаги, вот! — встряхивал Степка пыльной стопой.— При тебе же последний отчет составляли, ты подписывал!» «Да ты не шуми... Так расшумелся, что баба в слезах убежала». Илья Титыч про бухгалтершу говорил, про тихую бабоньку, что после Степки дела тут в войну вела... У Ильи Титыча крылья носа порозовели, две широких веснушки бурыми стали на приплюснутом остром кончике. «Не булгачь, друже... Я тебе прямо скажу: выпрямимся. Если что, — будет ревизия придираться,— замажем, замнем... Урожай постараемся взять покрепче — льну, конопли, пшеницы. Сетей мы уже навязали, ло­ вушек наделали. Я в Каргаске невод новый достал — черпанем рыбы, по всем статьям рассчитаемся. Еще увидищь — хвалить наш колхоз будут. Лесу у нас! Без пользы стоит... Так я что обмозговываю, послушай...» Разошелся Илья Титыч, заговорил Степку. «Локомобиль хлопочу. В райисполкоме был — считай, что догово­ рился. Поставим локомобиль вон там, на горе. На горе же и пилораму устроим. Зимой лесу навалим, стаскаем, свозим его сюда по дороге-ле­ дянке. Тес, горбыль, шпала! Деньгу загребать начнем, в богатые вый­ дем. И не моги сомневаться, Степан! Точно все так и будет». Степка-бухгалтер слушал, кусал кончик карандаша, дергал в сторо­ ну головой — мух прилипчивых отгонял: лето стояло жаркое, с навозных куч в раскрытые двери мухота скопом летела... Застучали сапожки по крылечным ступенькам, явилась в проеме двери Физа, блеснула глазами, подняла резким вздохом полные груди. В руках у нее жиденький прутик был, кофта выбилась спереди из-под юбки, на щеках загар лежал. Дрогнул Степка, забыл и себя, и грехи все колхозные, какие ему открылись в бумагах. Выставился бельмасто, не моргнет, не вдохнет: будто ослеп от Физкиной красоты. Только подумалось мельком: «А председательская сестра ни голодом себя не морит, ни в удовольст­ виях себе не отказывает». Слышал Степка про ее многомужнюю жизнь. Илья Титыч нарочно зевнул, в складки щек усмешечку спрятал — позвал Степку к себе на обед. И они угощались с обеда до вечера. А на завтра весь Эзель-Чвор уже знал, что Степка бабу свою бросает и с Физой сходится.