Сибирские огни, 1968, №9
ва.— Хорош субчик! Нечего сказать...— Иглицын в ладошку покашлял.— Тебя, братец, к нам по ошибке прислали. Тебя надо было не в детский дом, а в трудовую колонию... «Ну вот, ну вот, так я и думал». Максима стало опять тошнить, и голова у него закружилась. — Поножовщина! Ты только себе представь. Стыд и срам!.. До вой ны у нас был здесь порядок. Но пять мужчин-воспитателей не вернулись с войны, и мы не справляемся...— Голос его перешел на ровный, задум чивый тон, и Максим понял, что это человек добрый, а что шумливый — так ему, видно, и положено таким быть. Д а и как с Максимом ему еще разговаривать? Весь детдом переполошил...— За войну жизнь тут кру гом одичала, а в детдоме — пуще всего. Много дел завелось нехороших, а прежние наши воспитанники, мой дорогой, героями стали, ордена но сят! — Иглицын к столу подсел, выдвинул ящик, задвинул: искал что-то или нервничал так.— Теперь старшие нам должны помогать дисциплину налаживать, а старшие вон что выкручивают... Откуда у тебя эта штуч к а ?— Он вытащил из стола складник, держал его двумя пальцами, буд то брезговал им. Васса Донатовна на черном диване сидела, и на лице ее тоже не ловкость, досада выразились, когда директор ножик достал. — Складник этот немецкий... — Д а вижу — знакомая, вещь: такими ножами фашисты...— Игли цын не досказал своей мысли: увидел, как губы Максима дрогнули, как он засопел, задышал. — Мне с фронта его привезли, подарили,— упрямо сказал Максим. — Отец? — голосом мягким, спокойным спросила Васса Донатовна. — Нет, чужой человек... но хороший. «Сейчас скажут, что хороший бы не отдал ребенку такую «игруш ку»,— подумал Максим. Но директор молчал, долго лоб потирал л а донью, смахнул невзначай очки, и они повисли у него на одной дужке на ухе. Он снял их, дыхнул на стекла, но протереть забыл — отложил в сторону. Без очков глаза его были выпуклые, с большими увеличенными зрачками, беспомощные. — Как было — мне все рассказали, Максим,— сказал он сочувствен но.— Мы сами виноваты: Кочера надо было весной трудоустроить. — И осенью будет не поздно,— отозвалась Васса Донатовна и по правила волосы за ушами. — Присаживайся, поговорим толком... Вышел Максим от директора какой-то оглушенный. По коридору, вдоль стен, стояло много мальчишек, девчонок — вся смена вторая. Бор мотали что-то чуть слышно. «Обо мне судят... Гер-рон! Всполошил всех, как хорек в курятнике. Иду босиком и ножик за голяшкой... Как бы мне умудриться ботинки на деть? Д а что, не напялить, уж пробовал...» В спальне, когда он вошел, были Гошка Очангин, Цыля, Дюхарь, Корова — все взбудораженные, распетушенные. Между стеной и печкой, в углу, нюнил Котях, глотал слезы с соплями. «Ну, так и надо ему, не жалко такому сопатку расквасить. Только я его трогать не буду — об сморчка еще руки марать». А Гошка манил Максима, показывая знаками, чтобы он тоже напод давал Котяху, отыгрался на нем за все. Максим брезгливо растянул гу бы, потряс головой. Окружили мальчишки — шелковые, в доску свои, смотрят такими глазами, будто Максим перед ними чудесник какой-то, избавитель от царства Кащея.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2