Сибирские огни, 1968, №9

кармана, показал Кочеру: пусто. Кочер нижней губой пакостно дернул, встал с табуретки, толкнул Котяха в шею — легонько толкнул, рукав нижней белой рубахи выше локтя закатил, сунул руку в Максимово из­ головье. Шарил, нащупывал — в прорехе матраса папку нашел. Ловкие руки были у Кочера, воровские: папку тихонько он вытянул, даже не потревожил Максима. Фыркнул чуть слышно, так-сяк перекинул папку в руках. Ха, привезли им в детдом смехотворину! Другой бы что доброе спрятал — шмутки какие, брошки, колечки — что после смерти родите­ лей остается, а этот Рыжий бумажки в матрасе затырил! Кочер суровую нитку зубами разгрыз, на стол из папки все вытряхнул, перебрал фото­ карточки— под ноги бросил, свидетельство долго рассматривал: из окна так подсвечивало, что Оська все до одной пятерки в свидетельстве раз­ глядел. Губы его передернулись в нехорошей улыбке, он плюнул смачно на палец и провел им по столбику выставленных аккуратно отметок. Пятерки размазались, Посинели. Кочер еще поплевал на палец и стер их на нет. И свидетельство, скомканное, испоганенное, полетело под стол. Котях только водил пустыми глазами, перекидывал взгляд с Кочера на Максима, который все также спал беспробудно. — Эй,— поманил Котяха Кочер.— Зришь? —: Ага... — Портрет называется, дура. Красками нарисован, какие водой разводят. Ценно! — Дяхан какой-то с усами... — Кто же больше — отец Рыжего. — Оставишь? — Оставлю? Эх, дура. Тут-то ему я перышко в это самое место и вставлю... Сучка! — оскалился Кочер, задергался, выгнул горбато спи­ ну-хребтину: давешнюю приутихшую злость в себе разжигал.— Не успел опериться, гад, а уж бочку на Кочера катит! — шипел и ярился Оська.— Перышко, перышко' — Он заметался очумелыми глазами по столу, уви­ дал на углу чернильницу с ручкой — схватил. Перо обмакнул с клекотом, вырвал, разбрызгивая по сголу кляксы, и, чернильным пером, «лягуш­ кой», проковырял' Егорше Сараеву, Максимову батьке, глаза. — Чо будет тепе-рь,— трусливо сжался Котях и отступил, чтобы Кочер не залепил ему «за испуг». — Куда, сявка! Вату, бумагу давай... Спички! — Оська нагнулся над спящим Максимом, свесил голову, выпучился, зашипел: — Видел таких, говоришь? Не-ет уж, фигушки-хренушки... — Скорее — услышит, —сказал коротышка-Котях. — Спит, как пропастина. Давай... Кочер сам скрутил две «козьих ножки», туго набил их ватой, отки­ нул с Максимовых ног одеяло и тихо-тихо, как только он один мог, з а ­ сунул Максиму меж пальцев по «козьей ножке», вату поджег. Задыми­ лась, лашаяла вата — Кочер прижал Котяха к полу и сам присел... Едкий до слез, горький до кашля дым расползался по спальне. От злорадного удовольствия Оську, наверно, распирало всего: он то вска­ кивал, то приседал к полу. Максимовы ноги лежали пока без движения... Э, это что еще — семечки! Мог бы Оська похлеще вытворить штуч­ ку. Вот той же ватой бумажную трубку набить да поджечь, а потом дым из трубки в ноздрю спящему дунуть. Что тут бывает — умора! Спящий чуть не на смерть дымом едучим захлебывается. Кашлем зай ­ дется: катается, мучается, глаза чуть кровью не брызжут. Глядеть на это — кишки порвешь... Слышал Кочер— передавали ему, что Цыля будто бы так об этом сказал: «Ватным дымом можно гадюк травить». Хорошо Цыля сказал — Кочер долго смеялся.