Сибирские огни, 1968, №9
А после в Сосновку приехал длинный седой человек в круглой шля пе, из города Томска вроде, заполошно бегал по улице, от дома к до м у— про клад выспрашивал. Оказалось, что деньги старинные он со бирает и платит за них настоящими, новыми. Стаскивали мальчишки ему все. что у них от клада осталось, да осталось немного... ...Привиделись тут Максиму и рыбалки летние, как копали червей за мельницей, как заедала мошка на озере, как по утрам среди траз обдавало холодной росой, как застигала гроза среди чистого поля, как синие плети молний хлестали мокрую землю, громы раскатывались, как плакса-Егорка прятался с визгом в траву, а Максим, который тоже со страхом переживал грозу, утешал брата: «На озере щуки — жирные- жирные, а большие — с весло длиной...» ...И Максим улыбнулся во сне, забормотал что-то... Кочер чуточку дверь приоткрыл, прислушался: все спят, никто не во рочается, не бормочет, не полуношничает. Ночь почти светлая, сине в а т а я— хорошо различимы два ряда узких железных кроватей, тумбоч ки,’ а на них — где скомкано, где аккуратно сложены — лежат ребячьи штаны и рубашки. Кочер дверь на себя потянул — заныли, запели рас хлябанные, проржавленные шарниры, отозвалось в гулком, пустом ко ридоре. И было у Кочера чувство такое, что напрасно он это все зате вает, напрасно... В одном конце коридора сонно светила подвернутым фитилем л ам па — высоко на гвозде висела, желтое масляное пятно с-копотью отра жалось на облупленном потолке. Другим своим краем коридор упирал ся в умывальник и водогрейку, где печь стояла большая и преогромный бак. Сюда по ночам детдомовцы прибегали курить, пускали дым в под дувало со зверской тягой или в оконную форточку. Кочер здесь только что отвел очередь, пожевал мяту и выплевался: после курева он обязательно или мяту жевал, или зубок чесноку; чеснок больше всего ему нравился: и вонь табака отшибало сразу и воспетки не придирались — не заставляли морду им подставлять и дышать в лицо... Оська дверь растворил, переждал и, губы вывернув, свистнул в полсвиста Паучьей походкой выкатился из водогрейки Котях: большая голова качалась на тонкой шее. Он прокашлялся от табачного дыма: поперхал, как овца, от сенной трухи. Котях сам вызвался быть сегодня «шестер кой» у Кочера, пособничать. Против этого Оська ничего не имел, но ьсе-таки шелобан Котяху отвесил, прибавил коленом под зад и ска зал: «Не спи — в полночь у Рыжего шмон провернем. Вата, бумага, спички чтоб при тебе были: на первый случай прокатим новенького на великё...». Эх, так уж нынче светло и тихо! Потемней бы да с ветром, с нена стьем, когда шлепает дождь по размоченной глине и вершины елок гу дят за корпусом. В такую ночь самое время шмон проводить: кто услы шит, учует? А нынче... Во всех спальнях стояли большие столы с табуретками: за эти сто лы ребятишки с осени до весны усаживались готовить уроки, читать, со бирались на разговоры, беседы, поиграть в Шахматы. За столами вспы хивали и драки: кто-то толкнул кого-то, размазал в тетради — вот и причина поссориться, на кулачках схватиться. Сейчас на табуретку к столу сел Оська Кочер — спина горбылем, руки в боки, голова неподвижная — на Максима глядит. Крысой Котях нырнул к Максимовой тумбочке, взял неслышно штаны, вывернул оба 2 Сибирские огни Mi 9 17
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2