Сибирские огни, 1968, №9

цессы, происходящие в этой душе, стремит­ ся направить их в интересах общего дела. Перед нами развертывается интереснейший акт социальной педагогики. И очень важно, что мы ни одной минуты не сомневаемся в праве Клычкова на осуществление этого акта, да и он сам нимало не колеблется на сей счет — разве что собственные силы и возможности порою смущают его... Это глубочайшее убеждение в неоспори­ мости своего права переустраивать мир и человеческую природу — пожалуй, самая важ ная ключевая черта клычковского характера. Именно ею, в конечном счете, определяется его своеобразие, именно она делает фигуру чапаевского комиссара в ро­ мане одним из самых ярких тогдашних ху­ дожественных открытий. И, конечно, это глубоко 'типическая черта, органически по­ рожденная временем, революцией. Ее пи­ тает чувство кровной близости к рабочему классу, которое так радостно согревает Фе­ дора во всякий час. Отсюда и близость Федора с Чапаем, то, что помогает двум этим очень разным лю­ дям понять и оценить друг друга. Чапаев ведь тоже по-своему одержим пафосом пе­ реустройства жизни во имя правды -спра­ ведливости, за это он и в бой пошел, и орлов своих степных поднял за собою. Только вот видит и понимает он эту правду порою не совсем верно и, скорее, сердцем, чем разумом и знанием. И еще гораздо больше воли себе дает, эмоции у него явно преобладают, и Клычков рядом с ним, будучи в общем натурой романтической и восторженной, каж ется иной раз чрезмерно рассудительным. Можно даж е, в какой-то мере, считать Ч апая индивидуалистом — во всяком случае, самонадеянность и само­ влюбленность совсем не чужды ему, и к славе своей, к откровенным восхвалениям и легендам он отнюдь не равнодушен. П равда, все это предельно искренне, и чув­ ствуется здесь не^ая трогательная, какая-то даж е детская непосредственность: недаром ж е и доверчив Чапай без меры, и подо­ зрителен в то ж е время, и вспыльчив, и от­ ходчив... Словом, очень русская, народная,., цельная натура встает перед нами. Но точ- нЬ так же, как и у Федора, всю жизнь Ч а ­ паева, каждый помысел его подчинила себе «одна, но пламенная страсть», и. даж е ч а­ паевские слабости, увиденные и показанные Фурмановым, проявляются исключительно в этом, главном его устремлении, не говоря уже о силе чапаевской, о великолепном пол­ ководческом, самородном его таланте. И еще, разумеется, важ ен для нас в Ч а ­ паеве распрямившийся человек, понявший, наконец, себе настоящую цену, научивший­ ся себя уважать. «Права не дают, права — берут!» — ска­ з а л в начале века новый горьковский ге­ р о й -р а б о ч и й человек. И то, что в октябре семнадцатого до основания потрясло старую Россию, а с нею весь мир гигантским и по­ бедным воплощением этой мысли, вернулось в послеоктябрьские книги уже не призывом к действию, но самим действием. Чапаев и Клычков, Кожух из «Железного потока», Морозна и Левинсон из фалеевского « Р аз­ грома», Андрон Непутевый из одноименной повести Александра Неверова, сейфуллин- ский Софрон из «Перегноя» и ее ж е кра­ савица Виринея вошли в молодую совет­ скую литературу, определяя ее неповтори­ мый облик, как герои дотоле невиданного склада, как вершители собственной и народ­ ной судьбы, подлинные хозяева жизни.