Сибирские огни, 1968, №9

тов должны были не фигурально, а пракги- ся, все тот ж е боевой призыв — только чески, на самом деле, стать и бомбой, и поэтичнее, психологически тоньше он стал, знаменем, приобрести реально осязаемую приноровленный к возросшему духовному силу рычагов, «выволакивающих республи- уровню современника. И еще заметнее бро- ку из грязи»,— лишь этим можно было, по салясь в глаза эти новые качества в прозе, их убеждению, оправдать дело, которому Еще тогда, в октябре двадцатого года, они себя посвятили. Мы знаем, порою, в полемическом зап а­ ле, в яростных атаках на обитателей «бар­ ских садоводств поэзии — бабы капризной», тот ж е Маяковский и его друзья по ЛЕФ у впадали в крайности, начинали проповедо­ вать чистый утилитаризм, сознательно пе­ речеркивая специфику искусства. Но это было лишь в теории — стихи же оставались стихами и неизменно брали свое. В то же время постоянное требование агитационной актуальности и остроты, повседневные твор­ ческие. встречи с читателем-коммунаром* чувство нарастающей личной ответственно­ сти за все происходящее в стране, органи­ ческое приобщение ко всему, чем жила, во имя чего работала, боролась, страдала молодая республика,— другими словами, все, что являлось, по сути, партийной, по­ литической работой в литературно-худож е­ ственном ее воплощении,— воздействовало на художника с огромной силой, обогащ а­ ло, оттачивало его мировоззрение. Возника­ ла некая социально-психологическая реак­ ция, в результате которой партийность становилась для «агитатора, горлана, гла­ варя» главным и определяющим признаком его поэтического таланта. И Маяковский не случайно уже тогда, в двадцатом году, в самом первом Стихотворении своем, вос­ создающем образ Ильича, высказал это убежденно, осознанно и страстно, словно присягу: П оэтом не бы ть мне бы, если б не это пел — в звездах пятиконечны х небо безм ерного свода РКП! Пройдет полтора десятка лет, и в д о­ кладе Бухарина на Первом съезде писате­ лей прозвучит мысль об «устарелости» и «ограниченности» агитационного начала в художественном слове, о примитивности произведений, которые строились и строят­ ся на нем, о необходимости отказаться от него, как от пройденного творческого этапа в нашей литературе. Это вкступление поэ­ ты, присутствовавшие на съезде, сразу же приняли в штыки: первое и крупнейшее послеоктябрьское завоевание советской ли­ тературы невозможно было снять с ее по­ стоянного вооружения. Конечно, читатель, которому когда-то адресовались книги пер­ вых революционных лет, успел вырасти, и поэтический ключ к нему требовался уже иной. Стариковский разговор на завалинке его уже не устраивал, а новое поколение крестьянского, вернее, уже колхозного комсомола, подросшее к середине тридцатых годов, вместо грубоватых демьяновских агиток все охотнее распевало «Катюшу» и «Трех танкистов». Но ведь в новых, моло­ дых этих песнях звучал, если прислушать- знакомясь с культурной жизнью «этой не­ постижимой России», Герберт Уэллс не об­ наружил здесь литературы: «за исключени­ ем некоторых, поэтов, никто сейчас в России ще пишет книг...» Это нимало не удивило автора «Борьбы миров». Ведь науку, ис­ кусство, литературу сам он убежденно счи­ тал «оранжерейными растениями», требую­ щими тепла, внимания, ухода, между тем как «грубая марксистская философйя», на­ чисто лишенная созидательных творческих идей и даж е прямо враж дебная им, не име­ ла, по мнению Уэллса, и понятия «об усло­ виях, необходимых для сохранения интел­ лектуальной жизни общества». Хорошо еще, что образумившиеся большевики от­ чаянно пытались спасти хоть какие-нибудь обломки прежней культуры — те же театры, к примеру... Впрочем, никаких особых ил­ люзий на этот счет наш добрый английский гость по тому времени и не питал: м ага­ зины на Невском были заколочены, поезд из Москвы в Петроград тащился целых двадцать два часа вместо четырнадцати, несколько крупных ученых и писателей, с которыми встретился Уэллс, не имели во­ ротничков и обматывали шею шарфами, а у Максима Горького, как выяснилось, ока­ зался — подумать только! — «один-един- ственный костюм — который на нем». Сло­ вом, свидетельства литературного всеобще­ го российского краха были, как говорится, налицо... Впрочем, бог с ним, с Уэллсом!.. Надо ду­ мать, что не только он, но и сами-то бу­ дущие классики нашей литературы чаще всего не представляли себе в тот ветреный, боевой октябрь последнего года граж дан­ ской войны завтрашнюю свою судьбу, не догадывались о книгах, уж е зародившихся у них под сердцем, о том, что ударил их звездный час... Буденновцы, друзья и сорат­ ники Николая-Павки, перебрасывались на врангелевский фронт — большое наступле­ ние развертывалось здесь в те дни. И вме­ сте с прославленными эскадронами готовил­ ся к решающему удару на черного барона конармеец Исаак Бабель. А редактор-фрон­ товик Леонид Леонов (шел ему двадцать второй год и печатался он тогда под псев­ донимом «М. Лаптев») верстал свои новые стихи, все те же агитки, близкие по духу и стилю демьяновским, в очередной номер газеты Пятнадцатой, со дня на день Си- вашской, дивизии. А девятнадцатилетний инструктор дивполитотдела С аш а Фадеев, по прозвищ)1 Булыга, воевал той осенью в 3-й Амурской — вместе со славными бойцами Народно-революционной армии наступал «по долинам и по взгорьям», очищая З а ­ байкалье от японцев и семеновских банд. Можно называть еще имена, прослежи­ вать все новые зачины писательских судеб.