Сибирские огни, 1968, №9

нялась Физа — узнать ее было трудно: усохла и похудела, губы'от жара спекло — они шелушились. А глаза были, как у побитой собаки: испуган­ но-злобные и трусливые. И было что-то еще в этих глазах — печаль та-, кая, что временами людям хотелось посочувствовать ей. В этот день оделась она неряшливо, уж верно, в самое худшее, что у нее было: на ногах сапоги разбитые, на плечах сарафан — застиран­ ный, блеклый. Покрытая красным большим платком с черными розами, она шла по улице спотыкаясь, и собаки из подворотен взбрехивали на нее почему-то, как на чужую. Будто калеченная какая, надорванная вошла Физа в пустые и серые сени, постояла, не то прислушиваясь,.что внутри дома делается, не то со­ бираясь с чувствами... Постояла вот так и в дверь постукалась, хоть и не принято было здесь в двери стукаться... На стук ее не ответили. Тог­ да она потянула скобу на себя, переступила порог. Чистая горенка с зашторенными окошками была пуста и бедна. Ни домотканых ковриков не было во всем доме, ни фабричных ковров. Обыкновенный крестьянский домишко с русской беленой печыо, с широ­ ким столом и желтыми мытыми лавками. Не часто, но заходила Физа сюда и раньше — за делом и так, без дела, захаживала. Но раньше бед­ ность председательской избы не кидалась ей как-то в глаза, как теперь кинулась... У них, у Щукотек, и ковры фабричные есть, и тюль на окнах, и скатерти заграничные на столах, и всего-то еще разного много — з а ­ дарма почти наскупали, разжились на чужом несчастье... Физа в секун­ ду все вокруг себя оглядела, приметила, что за переборкой в другой по­ ловине дома ребенок в кроватке спит — сын Александра Никитича, полу- сиротка. Кроватка, в которой он спал, простая-простая была: как сыну родиться, Демидов сам ее делал, покрасить хотел, да краски нигде- не нашел. Так и осталась кроватка некрашеная... Шорох послышался — вроде на кухне, за ситцевой занавеской. Физа вздрогнула, обернулась. Занавеска просвечивала — с той стороны свет из окна кухонного на занавеску падал, и Физа только сейчас увидела, что крышка подполья открыта была, и Нюшка оттуда большую чугун­ ку картошки выставила — мелкую и проросшую, в перепутанных белых ростках. Каблуки по полу стукнули, хлопнула крышка подполья — грохну­ лась, не придержанная рукой, й Нюшка — худая, с опухшими красными веками, с искусанными губами, синяя — высунулась из-за ситцевой з а ­ навески. Лицо у нее свело судорогой, она выступила вперед. —м Чего тебе надо здесь? Уходи! Физа даже не вздрогнула — слабо-слабо опустилась на лавку, голо­ ву наклонила так, словно готова была принять и удар топором, и самые страшные слова. — Пришла покаяться... перед тобой,— Слезы накатились ей на гла­ за, она закусила губы. — Какие ж бесстыжие вы! — вскричала Нюшка и села, как подло­ милась, у печки на табурет,— Мамаша твоя тоже вот к людям за жало ­ стью лезет... Убирайся ты! Я могу и ножом пырнуть... Нюшка склонилась, закрыла лицо подолом; уши ее побелели. — Истопчи меня, истерзай, но я в этом деле не грешна!— Дикие стали у Физы глаза,— Перед тобой я в одном виновата, сознаюсь: тогда, на вечере в нашем доме, я порчу хотела на тебя напустить... с матуш­ киного благословения. Помнишь, как с «синенькой» худо было гебе? Это я, я, грешная, виновата! — Физа будто обезумела — сорвалась с л ав