Сибирские огни, 1968, №8

— Да. Она, казалось, поверила и перестала дрожать. Потом открыла рот, собираясь за­ говорить, но под сводами мраморной анфилады гулко отдались чьи-то шаги. На нас надвигались двое, они шли в ногу, четко печатая шаг. Эти люди так и не научились ходить, как все. — Следуйте за нами,— приказал один из них. Девятнадцать ступеней — антресоли, еще десять ступеней. Цифры по порядку от­ кладываются в памяти: шесть средней длины шагов от дерева до ворот, ворота две­ надцать футов в высоту, запираются на засов, двадцать семь шагов от ворот до подъезда, два балкона на фасаде... девятнадцать шагов от двустворчатой двери до лестницы... и так далее. Снова двери, наши тени на дверях. Отрывистый лай — разрешите войти; отрывистый лай в ответ — разрешение полу­ чено, все по форме, даже щелкнули каблуки, и я слышу то, чего не слыхал уже двад­ цать лет,— смехотворное и устрашающее хрюканье: «Хайль Гитлер!» Двери распахну­ лись, и перед нами, как я и думал, возник Третий рейх. В тот раз я побывал не здесь, сейчас меня привели в стратегический центр. Карта Европы в тридцать футов шириной доходит до потолка, оттуда на нее падает свет мощных ламп, четверть всей комнаты занимает планшет; он затянут чехлом. Длинные портьеры из материи, которая в войну шла на маскировочные шторы, сплошь затканы узором красно-белой эмблемы: свастика. На стене — написанный маслом портрет, лампочки, скрытые в выпуклой резьбе рамы, подсвечивают полотно; картина выполнена неплохо, хотя безвольный рот слегка изменен и в глазах проглядывает что-то человечное. Внизу на раме блестели золотые готические буквы: Наш Славный Фюрер. Кроме толстяка за письменным столом, в комнате было еще шестеро, все в черных рубахах с золотой свастикой на груди. В одном из них я узнал Февраля. - Он подошел к нам. Остальные не двигались. Инга вытащила черную папку из кармана пальто и протянула ее Февралю. — Он прочел,— объявила Инга.— Все от начала и до конца. Февраль взял папку обеими руками. Первый раз я видел, как он раздумывает, прежде чем заговорить, и хотя его пустые глаза были устремлены на меня, казалось, будто он все время смотрит на человека, сидящего позади, за письменным столом — на свое начальство. — Докладывайте,— приказал он Инге. Она стояла в стороне от меня, глядя на Февраля. — Рейхсфюрер, меня посетил Браун. Он каким-то образом получил эту папку и хотел, чтобы Квиллер прочел ее и передал своим. Ч го-то в ее манере говорить слегка напоминает Февраля, подумал я, тот же резкий берлинский акцент, рубленые слова. Свет от ламп над картой играл на золоте ее во­ лос, она атояла вытянувшись, сомкнув каблуки. — Я ничего не могла поделать, рейхсфюрер. Мне было приказано и дальше играть роль перебежчицы в случае контакта с Брауном. Он... — Стойте. Это произнес человек за столом. Слово прозвучало как заглушенный пистолетный выстрел. Я вглядывался в его лицо. Л ицо пожирателя, лицо хищника, глаза выискивают жертву, длинный узкий рот между отвисшими щеками словно р а с тянутая буква «н». — Точнее! И нга напряглась, как струна. — Слушаюсь, рейхслейтер. Браун связался со мной и попросил устроить ему встречу с Квиллером. Я доложила об этом рейхсфюреру Февралю и получила разре­ шение организовать эту встречу. Я позвонила Квиллеру и позвала его к себе. Браун пришел первым. За несколько минут до прихода Квиллера Браун показал мне папку, сообщив, что хочет передать ее Квиллеру. Я. конечно, не могла позвонить рейхефюре