Сибирские огни, 1968, №7

матург, поспешая показать страдающим, измученным войной людям хоть краешек того синего, безоблачного неба, которое ждет всех, кто вернется домой. Война еще не была окончена, но люди уже чувствовали ее окончание, и мечта о личном счастье становилась все настойчи­ вее, все необходимее. Пройдет два-три года, и тема счастья станет одной из центральных в советском искусстве, но первым понял это Симонов. Однако его оперативность нередко шла за счет глубины. Пьеса «Так и будет» так­ же страдала известной поверхностностью, об- легченностью советов и решений. Симонов заставлял своего героя забыть погибших, вычеркнуть их из памяти, и эта короткая память невольно вызывала ассоциации с малодушием и легкомыслием. Так и хочется сказать: Савельев шел на компромисс, еще не понимая и не чувствуя, что это компро­ мисс, со всеми нежелательными свойствами и последствиями. Зато Симонов оказался и первым из тех, кто восстал против ком­ промисса. Правда, это было сделано в пье­ се, написанной на зарубежном материале. Драма «Четвертый» говорила об ответст­ венности рядового западного обывателя за судьбы мира. Но как часто бывает в искус­ стве, проблема оказалась шире, чем тема, и пьеса обличала не только тех рабов ком­ промисса, которые живут под звездно-поло­ сатым флагом. В самом деле, «жизнь для себя» стала Его единственной целью (Он — так обезли­ ченно назван центральный персонаж пьесы, и уже в этой обезличенности есть свой рас­ ширительный смысл). Такая эгоистическая цель диктует Ему и соответственное пове­ дение. «Он хочет выскочить только из того, что ему не нравится, и оставить при себе то, что ему нравится»,— так говорит Дик, и мы понимаем, что Он пытается «выскочить» не только из нежелательных ему внешних обстоятельств, но также из еще более не­ приятных ему внутренних переживаний: уг­ рызений совести, ощущения стыда за свое предательство. Потом оказывается, что эта борьба со своей совестью очень мучительна, даже не­ стерпима, и тогда Он признается: « — А разве люди не обманывают сами себя? Некоторые всю жизнь только этим и занимаются. И ничего. А я устал». Дик мудро объясняет тяжесть его поло­ жения: « — Ответственность не обязательно па­ дает на плечи самого честного, самого ум­ ного, самого сильного. Бывает, что она па­ дает на слабые плечи. Но рано или поздно решать приходится каждому». От каждого человека в наше время очень многое зависит, и в сознании каждого чело­ века должен быть дан бой трусости, оппор­ тунизму, приспособленчеству. Это было ска­ зано уже в «Четвертом». А в наши дни это по-разному повторяет­ ся в пьесе А. Арбузова «Ночная исповедь». Необычайно острая и драматически напря­ женная ситуация — ночь перед казнью — позволяет проверить каждое действующее лицо сознанием его ответственности перед историей. И тогда, в свете неизбежно на­ двигающихся решительных событий, выяс­ няется, что все уловки, все хитрости, все попытки уйти от суровой правды, все по­ лумеры и компромиссы никого не могут спасти. Они могут только отсрочить гибель и в то же время сделать ее мучительнее, недостойнее. С железной логикой Арбузов ведет к этому выводу самых разных героев: немецкий социал-демократ Штольц, всю жизнь совершавший полупоступки и под конец ставший фашистским солдатом, идет на расстрел за дезертирство... русский полицай Самарин, изменивший' Родине из страха, кончает жизнь самоубий­ ством... артист Брянский-Мартинелли, развлекав­ ший оккупантов, однажды бросает им в ли­ цо: «Гитлер капут!» Они все идут на смерть и все могут по­ вторить слова одного из тех, кому сужде­ но погибнуть в эту ночь: «Только цельность. И никаких компромиссов — ни с жизнью, ни с самим собой». Лишь один немецкий комендант, изощ­ ренный палач, палач-философ, убежден в ином: «Цельность людям противопоказана — именно это отличает их от животных. Чело­ век обязан быть настолько многоликим, что даже сам не должен понимать, каков он на самом деле — злодей или добряк, подлец или честный малый». Но именно в этих словах коменданта и содержится са­ мое ясное, до логического конца доведен­ ное осуждение всякой половинчатости и не­ последовательности. Фашисты стремятся растоптать цельного человека, ибо такими людьми им командовать не удастся. Их власть на земле, так же как и в пьесе, дер­ жится ровно до того часа, пока есть люди «многоликие», то есть изменяющие и себе, и правде, и человечности. Итак, мы видим, что проблема компро­ мисса вот уже несколько лет с какой-то особенной интенсивностью притягивает на­ ших драматургов, что она настойчиво реша­ ется на разном жизненном материале и в разных аспектах. Возникает вопрос; что это — потребность самой жизни или распространение пред­ взятой литературной схемы? Вопрос этот, конечно,— чистой воды ри­ торика. Не стоит глубокомысленно раздумы­ вать над очевидностью. Наши драматурги отнюдь не находятся во власти массового эпигонства, их единодушие продиктована жизнью. Ведь дело не сводится к тому, что­ бы написать банальность: принципиаль ность — хорошо, а компромисс— плохо. Речь идет о другом: о серьезном иссле­ довании жизни, о выяснении причин, рож­ дающих компромиссы, о степени их враж­ дебности нашему развитию, нашей морали, нашему идеалу гармонического человека. Полезно, например, вспомнить, чти