Сибирские огни, 1968, №7

К завтраку я снова в о те л е— этакий заправский турист: в номере новенький чемодан, и машина в гараже. , Наступил день. В самом слове «день» есть что-то беспечное. Утро — это поездки, дела и похмелье, ночь существует для любви и квартирных краж. А день — безмяте­ жен, затишье между сутолокой и драмой. В Берлине — это время булочек с кремом и даже зимой кафе переполнены. Все, казалось бы, дышит покоем. Но в Берлине бушует невидимый бурный поток, он темнее самого ада, он мчит куда-то людей по­ мимо их воли. И его течение подхватило и понесло меня. Хорошо известная всем нам сила влекла меня в северную часть города, в Виль- мерсдорф, и мне в голову не пришло воспротивиться этой силе. 14. СТРАСТЬ Чаи с апельсинной цедрой в маленьких черных чашках. Инга опустилась на ко­ лени, и чаепитие наше чем-то напоминало ритуал. Порой она наклонялась или под­ нимала руку, просто так, безо всякой цели — она знала, что я люблю смотреть, как она движется. В небе стояло зимнее солнце, лучи пробивались сквозь стекло и золотили ее во­ лосы. Было очень тихо. — Иногда сразу видно— этот человек убивал. Ты, например. — Приходилось. — Я не про войну. — Понимаю. — Что при этом испытываешь? — Разочарование. — А ждешь сильных впечатлений? — Я не убиваю ради сильных впечатлений. На карту всегда поставлена жизнь — моя или моего противника. Разочарование приходит оттого, что спадает напряженность. — Как у кошки, когда она задушит мышь,— заключила Инга.— Кошке не с кем больше играть. Вот почему она пропадает целыми днями в Нойештадтхалле — глядит там на мужчин, которым случалось убивать. Мы молча пили чай в безмятежном свете дня. Она стала расспрашивать меня о том, что я видел в лагерях смерти, но я укло­ нился от ответа. Эта женщина, этот бескрылый вампир, упивается рассказами о стра­ даниях, и я не могу даж е утешить себя мыслью, что доведись ей пробыть хоть день в лагере смерти, она тогда не испытывала бы особого желания беседовать на эту тему. Потом она снова пустилась в воспоминания о жизни в бункере— они ей, вид­ но, очень дороги. А я старался уйти от неотвязной мысли, что между нами нет и намека на любовь. Ничего от любви. Маленькие черные чашки опустели, Инга вздрогнула, почти неприметно, лишь зазвенела золотая цепочка у нее на запястье. Мы молчали. Потом она поднялась и пошла в соседнюю комнату. По освещенной солнцем стене скользнула ее тень. Я пробыл здесь весь день. И вот уже зажглись уличные фонари, наполнив комна­ ту мягким светом. В зеркале ванной на меня глянуло мое обычное лицо, а ведь мы подчас боимся, что скрытое в нас, прорываясь наружу, оставит на лице неизгладимый след. В ванную глухо донесся звонок из прихожей, потом я услышал, как Инга откры­ вает дверь. Я поправил галстук, прошел в гостиную и увидел там Февраля. И тут я сразу понял, что с той минуты, как я очнулся у Грюневальдского моста, рассуждения мои были ошибочными и завлекли меня в ловушку. В дурмане под наркозом я назвал ее имя. Инга. И вкратце ее описал. В прекрас­ ном городе Берлине найдутся тысячи женщин по имени Инга, но лишь одна из них до