Сибирские огни, 1968, №7

ловить, что они применили, и противостоять им. По крайней мере, попытаться, — Вы отлично выспались. Слух помогает зрению. Теперь я очень быстро выкарабкиваюсь на поверхность, взмываю, как ракета, выпущенная из морских глубин. Это уже не похоже на пенто- тал. Все звучит громко, выглядит четко. Потом свет смягчается, лицо Фабиана ка­ жется портретом, выгравированным на фоне лепного потолка, глаза его светятся. Сердце бьется учащенно грудь вздымается и опадает — подступает волнение... О, боже правый! Теперь я знаю, что они со мною сделали! Ну, сейчас вы чувствуете себя намного лучше, Квиллер. Расскажите мне, как вы себя чувствуете. — Я чувствую себя прекрасно,—сказал я прежде, чем успел прикусить себе язык. Да, это был не пентотал. Это был трюк со снотворным: медленно действующий наркоз путем введения содиум-амитала, а затем шоковая доза бензедрина или перви- тина, чтобы резко разбудить спящего. Мой разум сейчас был настолько ясен, что я мог точно припомнить слова лектора, прозвучавшие в 1948 году: «Грубое пробуж­ дение резко активизирует речевые механизмы психики, так что индивидуум о неве­ роятной интенсивностью входит в речевую фазу». Меня охватила дрожь, каждый нерв затрепетал, точно меня накрыли сеткой из проволоки, по которой был пропущен ток. Свет казался ярким и резким, как алмаз, а голос Фабиана звучал отчетливо, как колокольный звон. Мощь вливалась в мои жилы, хотелось орать в экстатическом восторге от сознания собственной мощи. Я поднял руку, чтобы одним ударом сбить люстру, но понял, что лицо у меня сей­ час жалкое и глупое, потому что на самом деле рука не шелохнулась. Они, должно быть, связали запястья и лодыжки, понимая, какой я сильный, такой сильный, что могу раскидать десятерых. Затем сознание раскололось; я всемогущ, но не могу дви­ нуться. Я жаждал говорить, но я не должен делать этого. В результате психика раздвоилась и потому волнение. Язык распух и зудел, рвался насладиться речью, которую необходимо было подавить. Подавить. Это все, что ты должен сделать. Подавить! Занять боевую позицию. Ну, теперь вы можете рассказать нам все, что вы хотели, Квиллер. — Мне нечего рассказывать. — Я вас слушаю... — Я вам не собираюсь ничего рассказывать, Фабиан. Мне нечего сказать вам, — Но я с большим интересом вас слушаю. Ведь мы же с вами друзья. — Слушайте, можете меня здесь держать, покуда я не почернею, но только все равно у вас не выйдет. Не выйдет, черт возьми! — Я переключился на англий­ ский, и он сделал тоже самое. — Мы не хотим вас долго задерживать, поскольку ваш оперативный пункт бу­ дет беспокоиться о вас. Вы так давно им не докладывали... — Я не докладываю, я не обязан докладывать, они...— прикуси язык1 — Но вы же не можете террть с ними связь... — Для этого есть почт.., — Да-да, я слушаю. — Почтальон всегда звонит дважды.— Пот ручьями течет из-под мышек, дышу, как пара кузнечных мехов. — Вы сообщили на оперативный пункт, что не будете выходить на связь с ними в течение нескольких... — И не нужно наклеивать... Не нужно ко мне приклеиваться, черт вас побери, Фабиан, что вы ко мне приклеиваетесь, слышите! — Безумие, какой-то вид безумия. Душу в себе слова и тут же сам их выбалтываю. Переключиться снова на немецкий и постараться запутать свое мышление.— Слушайте, мне нечего вам рассказывать — думаете, если усадили меня в кресло и накачали наркотиками, то я вам буду прода­ вать таких людей, как Кеннет Линдсей.., Солли Джо. Бедный Солли Джо, это была моя вина, моя вина, я так и сказал ему, но он не слышал, потому что уже был