Сибирские огни, 1968, №7

ность и допросит этого человека.— Он надел пиджак и обратился к доктору:— Ни­ каких особых указаний не будет? Можем продолжать работу как обычно? Есть, безусловно, смелые люди, которые, тем не менее, ужасно боятся заразиться. Таким был, видимо, капитан Штетнер. — Выкиньте это из головы. Если в течение двух недель заметите сыпь в паху, обратитесь к врачу. Он велел сестре застегнуть санитарную сумку, и они ушли. Вскоре я последовал за ними. Вечерняя передача биржевой сводки начнется через 35 минут, дорога до оте­ ля займет минут 15. Покуда я ехал, чувство подавленности во мне нарастало. Изо всех сил я старался заставить себя не думать о Солли и об удивленном выражении лица, с которым он умер. Он слышал мой крик и умер в удивлении, не услыхав звука выстрела. Выталки­ ваемая из дула давлением в 20 тонн на квадратный дюйм пуля летит быстрее звука. Она пробуравила ему голову. Проехав Крейцберг, я заглянул в зеркальце и не за­ метил ничего подозрительного, потом проверил еще раз, и, наконец, мне стало скучно. Следят или не следят, какое это имеет значение?... На светофоре вспыхнул красный свет, его сменил зеленый, потом снова красный, зеленый,— а я так и не двигался. Какой-то мерзавец сзади сигналил мне во всю мощь клаксона. А я был слишком измотан, чтобы выйти из машины и дать ему в морду. Снова зеленый. Даю газ. Автоматически, не думая. Птицы — крылатые твари, а люди — колесные. Улица прямым-прямехонька, яркая, как радуга, убегает в черноту неба. Дома вдруг опрокинулись, точно отшатнувшись от меня, а потом качнулись обратно и нависли над головой. Торможу. Едва в такси не врезался. Нога очень тяжелая, лежит на дросселе, вот и еду слишком быстро. Надо потише. Что-то со мной не то делается. Постою, пе­ редохну. На тротуаре люди. Человек открывает дверцу, спокойный человек, лицо у него спокойное, смотрит на меня и говорит: — Пересаживайтесь. Я пытаюсь поднять руку, чтобы оттолкнуть его, но в руке нет силы. — Чего?— спрашиваю я глупо. — Пересаживайтесь, я сяду за руль. Я волочу свое свинцовое тело на правое сиденье. Он влез, захлопнул за собой дверцу и ввел машину в общий поток автомобилей, Я сидел, уронив подбородок на грудь. Последняя мысль, мелькнувшая в сознании — «подкожно».., 11. ФЕВ РАЛЬ Кожа безупречная, оттенком и гладкостью напоминает восковую розу, волосы ниспадают по обнаженным плечам золотистыми ручьями. Взор исполнен невинности, глаза большие бесхитростные, слишком юные, чтобы уметь лукавить. Она цокетливо и беспеч­ но откинулась на спинку белого кресла, на маленьких грудях карминные соски, рыжеватый пушок на ногах. Комната освещена большим канделябром, свет его отражается в золоте рамы. Неудобно думать о художественных качествах картины. Девушку доставили сюда, чтобы изнасиловать. Они могли с таким же успехом повесить на крюк вместо картины живую женщину. На полотне не было подписи, но писал ее, конечно, чистопородный лицемерный пруссак голубых арийских кровей. Изображал лицо, олицетворяющее са­ му чистоту — безупречная кожа, взгляд невинный, как у ребенка, а в перерывах топал в город к продажным гулящим бабам. Когда вернулось сознание и я обнаружил себя в западне, я обуздал примитивный страх, прибегнув к привычному — стал критиковать картину, будто я находился в уют­ ной галерее на Курфюрстендам. Но это не помогло. Глядя на подобное преступление против искусства, совершенное человеком с раздвоенной психикой, можно безошибочно сказать, где ты находишься. Я был в самом сердце Германии.