Сибирские огни, 1968, №6

кость ее ритмической походки, гибкое изящество ее мелодии. В своеобразии об­ разного мышления, а особенно в сравнени­ ях все четче выделяется стремление к эмоциональной простоте («Война! — И крик, а не слова. Как будто, описав кри­ вую, отторгнутая голова ударилась о мо­ стовую»; «Стояли тридцать два вагона с дверьми, открытыми, как рты»), экспрес­ сивности, соединяемой с доступностью пов­ седневных впечатлений героя и его сов­ ременника («Трава горела. Как в литейной, железом пахло и землей»; «В йих мука смертная сквозила, как на окне стекла излом»). В кратчайшие сроки герою приходится пе­ режить и осмыслить чудовищное веролом­ ство фашистов («трагедию высокой веры и в Человека и в Д обро»), безмыслие воору­ женных потомков Шиллера и Гете, увидеть всю свою землю, пересекая ее в эшелоне с востока на запад, ощутить свою собствен­ ную готовность к смерти, попасть под бом­ бежку, быть свидетелем гибели др>га-со- перника: «Он полз над взрывом, над по­ ж аром , как будто и не ранен был, все к шару, к шару, к шару, а шар качнулся и уплыл». Взбираясь по тому холму. Роднясь душой Со смертной высью. Не захотелось ли ему Подняться Н ад своей корыстью? Ф акт рождает молодую и сильную, ж и з­ нетворную философию патриотизма и спра­ ведливости, героического самоотвержения и нравственного самоочищения во имя об­ щих идей, во имя единой цели. И эта новая философия чистым, ключевым потоком вливается в застоявшееся, обмелевшее озе­ ро традиционной философии «смерти все- очищающей и всепобеждающей». П ассив­ ное оцепенение мысли перед лицом неиз­ бежной смерти, характерное для буржуазной философии, уступает место живой, активной мысли, напряженно бьющейся над поисками Правды смысла, причин и справедливости самой смерти и самой жизни. Как, почему, зачем, во имя чего умирает человек, что дум ает он перед смертью, что успевает по­ нять и что завещ ает живым сделать на земле за н его— над этими нетленными во­ просами, неустанных размышлений челове­ чества, над этими ш гадками бытия, с новой силой возникающими перед Россией 1941 года, страстно задумывается и герой «Седь­ мого неба». И стремится решить их в рус­ ле нашей общей борьбы за социальную справедливость и всеобщее счастье, в русле того поразившего мир морально-поли­ тического единства советского народа, ко­ торое помогло нам победить фашизм. Таким образом, и в «Седьмом небе» В а­ силий Федоров продолжает, несомненно, новаторскую разработку непреходящих поэ­ тических проблем, «вечных тем» лирики, столь серьезно и, можно сказать, блестяще начатую им в поэме «Проданная Венера». Стоит заметить, что слово «смерть», уж е обозначившее изначально эту главу и про­ низавшее чуть ли не каж дую строфу ее, звучит в поэме очень... жизненно Ибо жизнеустойчиво само наше философское толкование этого понятия, столь многопла­ ново переосмысленного в поэме. Ища адэ- кватный ему поэтический образ, могущий воплотить развитие человеческого понима­ ния взаимодействия жизни и смерти («Ког­ да, как мел, легко стереть все огорченья на рассвете, когда, еще не веря в смерть, лег­ ко мы думаем о смерти»), поэт, вероятно, для наглядности, стремится связать соци­ ально-философский и нравственно-психоло­ гический планы бытия в конкретной инди­ видуальности, в единой человеческой судь­ бе. Когда герой задумы вается над тем, как в поступательном движении прогресса «слу­ чилось черное зачатье» в недрах человече­ ской мысли, какие факторы определили развитие философии фашизма («как они за восемь лет дошли до зверства»), он сравни­ вает великое разочарование человечества в немецкой нации, спасовавшей перед Гит- лепом, с чисто психологической коллизией: «Мир красоты и мир уродства и безоруж - ность благородства перед коварством под­ леца...» Одновременно развивается в поэме и внутренний, так сказать, план образной фи­ лософской мысли — это мотив нашей об­ щей ответственности, нашего долга перед Родиной, перед историей: Пришла пора Платить в беде И в круговой И в личной доле За клятвы, данные в труде, За песни, спетые в застолье. Единство серпа и молота становится на плакатной, а сердечной мерой взаимопо­ нимания и тех, кто кормил вшей в окопах, и тех, кто бессонно таял в ночах оборонных заводов и трудился на бескрайних русских полях, растя хлеб для фронта. Здесь ж е образ милой речки детства вплетается в общую картину неистребимым радостным истоком, проходящим через семь глав «Седьмого неба», как через всю жизнь поэта и его героя. И опять возникает ин­ тонация особенной нежности и того дал е­ кого, еще не тронутого бедой, незамутнен­ ного счастья, какое бывает лишь в ранние годы детства. Щемящей интонацией певучей благодар­ ности за добро и красоту пронизаны поэ­ тический эпизод с веточкой-весточкой и ми­ молетное воспоминание о матери, с которой наш герой не успел проститься. По старин­ ной русской примете, это к добру: значит, вернешься невредимый... Но как стыдно и тяж ко возвращ аться в тыл, оставляя то­ варищей, едуших навстречу смерти! С лож ­ ные переживания вихрем налетают на его душу. Теперь высокая гордость и юноше­ ская бескомпромиссность особенно ослож